2.6 Авторитетность и коммуникация

«Сказано – сделано!», – говорит народная мудрость. Настолько ли часто действие напрямую следует за словом (приказом, просьбой, обещанием, заявлением и т. п.)? Человек – не машина для исполнения приказов, он должен сначала пожелать сделать то, что от него требуют.

Что же заставляет человека выполнить приказ, исполнить просьбу, поверить обещанию, принять изложенное в статье за истину и т. п.? «Дай три рубля!», – вот, например, просьба или требование, исполнение которого может зависеть от статуса просящего и формы сообщения (будет то попрошайка на улице, либо это будет письменное уведомление налоговой инспекции). Как нет равноправия социального, так не может быть и равноправия коммуникативного.

Многие годы студенты на лекциях отвечают на вопрос: Кому Вы больше поверите, сказавшему: «Завтра лекций не будет» – декану, уборщице, случайно забежавшему из спортзала школьнику? Выбор в пользу декана демонстрирует, что сила воздействия не столько в самих словах, сколько в степени авторитетности отправителя этих слов. Даже довольно часто повторяющийся «пересмешник» статусов и смыслов – Поверим любому, лишь бы сказали – лишь подтверждает наличие исходной коммуникативной константы: неравенства коммуникантов, один из которых обладает бóльшим «правом на речь». В своё время ещё П. Бурдье доказал принципиальную невозможность «лингвистического коммунизма» (Bourdieu 1991: 5).

Вступая в коммуникацию, мы принимаем на себя роли отправителя или получателя сообщения. Причём это не вечные, а «сменные» роли: диалогическая природа коммуникации предполагает то, что бывший отправитель на следующем этапе становится получателем. Казалось бы, природа коммуникативного процесса раздаёт «всем сестрам по серьгам». Но это далеко не так.

Прототипическая коммуникативная ситуация, наоборот, уже предполагает неравноправие участников коммуникации. Отправитель всегда имеет «право первого хода», «право на речь». Большей же частью неравноправность участников диалога связана не с формальными показателями членения дискурсивного потока, а с характеристиками самих коммуникантов, полученных ими до вступления в дискурсивные отношения, либо получаемыми и подтверждаемыми (или утверждаемыми) ими в процессе такого взаимодействия.

Преимущества коммуникантов могут быть связаны с их психологическим статусом (принцип φύσει). С учётом психологических параметров, например, можно объяснить, как авторитарный, доминантный коммуникант постоянно «перетягивает на себя одеяло», самовольно присваивая себе право на речь. Точно также самовольно (точнее, добровольно) отказывается от такого права коммуникант ригидный, инертный, пассивный.

Преимущественное право на речь может распределяться и по принципу θέσει, по общественно установленным (чаще всего неписаным) представлениям. Так появляется социально приписанная или присвоенная авторитетность и авторитарность. Словам авторитетного коммуниканта верят больше, действия, предписанные этими словами, исполняются лучше, а постоянное повторение подобной ситуации закрепляет веру всех участников в коммуникативное превосходство одних над другими. Слова придают власть и закрепляют её.

Способность слов творить и поддерживать социальные отношения, иначе говоря – креативная функция социального дискурса – несомненна. Дискурс – это речейдействие, речь, сопряженная с действием (связанная с ним, либо вызывающая его). П. Бурдье, автор известной концепции символической власти, идёт далее Остина и Сёрля, утверждая в одной из своих лекций: «Symbolic power is the power to make things with words (курсив наш – В. Б. К.)» (Bourdieu 1989: 23). Вряд ли использование make было ошибкой переводчицы с французского на английский. Остиновское do («How to do things with words») предполагает действие-исполнение, а в контексте Бурдье это действие-творение. Язык творит социальную власть и в своём многократном речевом, дискурсивном повторении закрепляет сотворённое.

Дискурс создаёт отношения между коммуникантами, между ними и предметами речи, между предметами как таковыми. Фактически, дискурсивная деятельность является когнитивным инструментом, инструментом социальной (впрочем, как и любой другой) классификации. Классификационный характер дискурсивных действий состоит в создании общественных групп и классов, основывающихся как на реальности или общепринятом представлении о реальности, так и на «символическом капитале». Накопленный символический капитал даёт возможность осуществлять перформативный дискурс, навязывая другим своё видение мира, в том числе, и мира социального (Bourdieu 1989: 23). Авторитет является формой символического капитала, приобретённого коммуникантом в результате предыдущих реальных и дискурсивных действий. Коммуникант, разумеется, может быть как индивидуальным, так и коллективным, институционализированным.

Дискурсивная деятельность человека и человечества получает своё объяснение и обоснование лишь в обрамлении, в контексте деятельности в целом, деятельности вообще. Следует рассматривать языковую – или шире: знаковую – деятельность как часть единого континуума человеческого поведения, как часть, направленную на организацию самого этого поведения, как часть, выделившуюся из целостного континуума, а иногда и отделившуюся от него или отделяемую в целях научного или иного изучения или обсуждения (в данном случае перед нами – мета-деятельность).

Как указывал У. Матурана, для которого коммуникация является «координацией координаций поведения», цель коммуникативных действий – достижение «поведенческого гомоморфизма» (Maturana 1978: 54-55). Чилийский «когнитивный терапевт» уподобляет языковое взаимодействие танцу, ведь коммуникационный процесс предполагает создание консенсуальной сферы совместных действий. Коммуникация, таким образом – процесс взаимной координации деятельности через посредство вербальных и невербальных знаковых систем, вырабатываемых и изменяемых в самом этом процессе.

Успешность достижения «поведенческого гомоморфизма», следствия и последствия коммуникации зависят во многом от фактора веры и взаимного доверия. Для совершения действия вследствие коммуникации важно, насколько участники доверяют друг другу, получаемой информации, насколько их предыстория (память, знания, статусы, мифология, предрассудки, предвзятости и т. п.) позволяет им совершить предлагаемое совместное действие и т. п. Действие, кстати, может быть как физическим, так и ментальным (Ваши слова привели меня к мысли о…).

Впрочем, как уже говорилось, неравноправие коммуникантов мотивировано не только факторами φύσει или θέσει, двумя уровнями членения социальных отношений (Bourdieu 1989: 20), но и факторами третьей сферы – сферы дискурсивных интеракций, «третьего членения». В этой сфере неравноправие не природное или историческое, а функциональное – оно связано с временным распределением и меной ролей в рамках «дискурсивной демократии».

Достаточно широко известна идея о том, что язык в своих основах мотивирован коммуникативными константами, прагматикой речевого взаимодействия. Универсальная грамматика, универсальный концептуальный фонд, фактически, являются репертуаром прототипических ситуаций, особенности «прохождения» по которым, закрепившиеся привычные «тропинки» составляют специфику каждого конкретного языка. В то же время, есть и то, что большей частью «остается за кадром» языковых категоризаций (например, категории «скрытой грамматики»), но играет иногда определяющую роль в достижении целей коммуникативного взаимодействия. Есть и такие универсальные смысловые отношения, которые также вытекают из коммуникативного ситуативного прототипа, но их выражение осуществляется межуровневыми или даже надуровневыми средствами практически во всех языках. Это обязательные коммуникативные константы, коммуникативные категории, как правило, не превращающиеся в более или менее формализованную грамматику. Одной из таких категорий должна быть признана категория авторитетности.

Среди коммуникативных констант, помимо авторитетности, можно наметить также категорию агрессивности vs. толерантности (Голев 2003: 174-176; Кашкин 2007: 22-23), возможно, некоторые другие. Эти категориальные параметры не зависят от конкретных языков и культур, хотя способы их выражения имеют внутрикультурную специфику. Не являются они и биологически предопределёнными. Мы становимся homo sapiens amans или homo sapiens aggressans только в результате процессов взаимодействия с другими homo sapiens, хотя эти стратегические поведенческие характеристики и являются биологически значимыми (Maturana 1998).

Авторитетность в человеческом обществе восходит к стремлению к преобладанию, доминированию у приматов и других животных. Социальная доминантность относится к ситуациям, в которых индивид либо группа контролирует поведение других либо управляет им, предписывает его, в первую очередь, к ситуациям конкуренции (Sperber 1999: Cxiii; Bekoff 1999: 240).

Основные сферы человеческой деятельностной и речевой конкуренции: политическая власть, общественное влияние, семейные отношения, научная деятельность, интеллектуальная деятельность, культура и искусство, образование и т. д. Авторитет – это и сама абстрактная идея власти (Parents have legal authority over their children), и личностный её источник, а также процесс и результат дискурсивного поведения носителя авторитета.

Категория авторитетности является одной из важнейших для дискурсивного процесса. Её содержание связано с лингвоэкономическим и властным статусом коммуникантов, понятиями привилегий, престижа и уважения (Карасик 2002: 16). Категория авторитетности в европейских языках выражается, преимущественно, в дискурсных маркерах типа вводных фраз, ссылок, вставных текстов, цитат и т. п. Её содержание, как правило, метакоммуникативно, то есть, референционная функция здесь минимальна, функция же регулятивная, функция «мониторинга» коммуникативного процесса – явно выражена.

С помощью ссылки на авторитет каждый из коммуникантов стремится подчинить процесс общения своей власти, добиться «дивидендов» в свою пользу. В то же время коммуниканты вынуждены также осуществлять «торговлю», сопоставляя взаимные претензии на бóльшую авторитетность, на бóльшую «близость к истине» и т. п., но при этом вынужденно вырабатывая взаимно приемлемые действия и отношения и так далее.

Таким образом, категория авторитетности «развёрнута» в сторону как прошлого, так и будущего. Как известно из философии лингвистического диалогизма, высказывание отягощено историей, впитывает в себя «запахи» предыдущих контекстов (по М. М. Бахтину), обладает ретенцией (по терминологии Э. Гуссерля). С другой стороны, каждое высказывание укрепляет либо ослабляет авторитет коммуниканта, часто содержит в себе прогноз будущих контекстов и действий, то есть, обладает протенцией.

Диалогический характер авторитетности состоит и в том, что авторитетность появляется у коммуниканта только как оценка в глазах второго участника диалога, и шире – социальной группы и социума в целом. Авторитетность – не имманентное природное свойство (хотя и есть определённые предпосылки у более сильной – в разных смыслах – особи стать и более авторитетной). Человек сам «творит себе кумира», как бы его ни призывали к обратному. Только одобренная собеседником, либо признанная социумом авторитетность возможна как таковая.

Хотя в принципе любое высказывание в той или иной мере связано с авторитетностью, выделяется отдельный класс дискурсивных – или шире – коммуникативных средств, основной функцией которых является собственно указание на авторитет источника сообщения. Эта группа метакоммуникативных маркеров включает словесные (универбы, коннотации внутри семантики слова, словосочетания), фразовые (например, вводные предложения: Как считают авторитетные эксперты, … Как считали ещё древние греки, …), текстовые (нарратив, позволяющий сделать вывод об авторитетности и доверии), интертекстовые (ссылка на прецедентный текст), возможно, интонационные и фонетические (ударение), а также и невербальные знаки авторитетности (корона, гербовая печать, подпись, логотип фирмы и т. п.).

Приведем некоторые примеры маркеров авторитетности в политическом и торговом дискурсе:

Таблица 2.6.1

Некоторые маркеры авторитетности 

Типология авторитетности включает прямую и косвенную авторитетность. Авторитетным, по сути дела, может быть только источник, отправитель сообщения, коммуникант. В то же время имеет смысл разделить средства указания авторитетности на маркеры авторитетности источника и на маркеры авторитетности сообщения. Первые из них прямо, либо косвенно указывают на авторитетного автора (известный специалист д-р Х), вторые же цитируют авторитетные тексты (Библия, Коран, Уголовный кодекс). Маркеры авторитетности сообщения косвенным образом также указывают на авторитетность коммуниканта.

Остаточная авторитетность, исходно связанная с конкретным участником коммуникативного процесса, проявляется в речевых произведениях, общественно признанных (прецедентных) текстах, событиях, именах и т. п. Проявления категории авторитетности тесным образом связаны с явлениями интертекстуальности и прецедентности.

Авторитетный коммуникант, в конечном итоге – отдельная личность, автор текста. В то же время социальный аспект коммуникации приводит к появлению мифологизированных коллегиальных отправителей. Именно опора на группу и определяет появление авторитета. Группа наделяет индивида авторитетом, передавая ему право на речь и поддерживает этот авторитет, внимая его авторитетным словам. Дискурс продуцирует и репродуцирует отношения распределения власти в обществе (Bourdieu 1991: 109, 130-121), способствует созданию единого национального дискурсивного пространства (Спиридовский 2006: 216).

Интенциональность дискурса имеет бóльшую силу и значимость, нежели его информативность. Человек-дискурсант в первую очередь хочет, желает чего-либо, и лишь во вторую говорит о желаемом, сообщает о средствах его достижения, о действиях, которые могут к этому привести, наделяет желаемое и обстоятельства достижения его именами и т. д. В паре «информировать (говорить) vs. хотеть», как и в паре «знать vs. верить», наибольшей релевантностью для человека обладают вторые члены.

Основные стратегии повышения или понижения авторитетности, установления или поддержания её являются достаточно универсальными для различных сфер коммуникации. Как составитель астрологического прогноза, так и автор прогноза научного используют сходные приёмы для того, чтобы получатели их сообщений поверили в достоверность предсказаний (Болдырева 2006; Савицкайте 2006). Продаваемый товар рекламируется с применением тех же способов убеждения, что и политик, что и партия, что и учебное заведение (Сарафанникова 2006; Спиридовский 2006; Дьякова 2008). Хотя универсальные стратегии проявления авторитетности и несомненны, наблюдаются межгендерные, межкультурные, межвозрастные различия в их применении.

Авторитетность является динамической категорией. С одной стороны, авторитет не завоёвывается навсегда, его необходимо поддерживать, и именно в дискурсивной деятельности он создаётся и поддерживается. С другой стороны, степень воздействия тех или иных авторитетов также не вечна, авторитетность является исторически обусловленной и изменчивой.

С теоретической точки зрения обращение к универсальным коммуникативным константам, рассмотрение их в рамках единой парадигмы внесёт свой вклад в переход от противостояния разрозненных «системоцентрического» и «антропоцентрического» подходов к целостной, холистической картине языкового познания и коммуникативного взаимодействия.

С практической же точки зрения, необходимо воспитание и просвещение коммуникантов в отношении правильности выбора авторитетного источника, «экологизация коммуникации». Как писал У. Эко: «We are today unable to discriminate, at least at first glance, between a reliable source and a mad one. We need a new form of critical competence <…> a new wisdom <…> We need a new kind of educational training» (Eco 1996: 12).

Кашкин, В.Б. Парадоксы границы в языке и коммуникации. Воронеж: Издатель О.Ю.Алейников, 2010. С.230-237.