1.7    Универсальные грамматические концепты и факторная модель грамматического действия

1. Универсальные грамматические концепты 

Основное внимание исследователей в области современной когнитивной лингвистики обычно привлекают концепты, большей частью выражающиеся в лексических единицах и их сочетаниях. В то же время, нельзя отрицать, что в сфере грамматики также наблюдаются глобальные «кластеры смыслов», тем или иным образом проявляющиеся в различных языках человечества. Подобно концептам, связанным преимущественно с лексикой, грамматические концепты имеют как универсальный, так и национально-специфический, «идиоэтнический» (С. Д. Кацнельсон) компонент, проводящий внутриязыковые границы.

Многие концепты и концептуальные сферы (времени и темпоральности, количественности, вещественности, пространства и др.) реализуются как через лексические, так и через грамматические единицы и категории. Рассмотрение языковой базы концепта как поля, то есть, единства разноуровневых средств превращает границу между лексикой и грамматикой в континуальную градацию перехода от одной сферы к другой (сходные идеи высказывали в своё время В. М. Жирмунский, Э. Косериу, П. Гиро, А. В. Бондарко и др.). Функционально-семантическое поле, как известно, понимается как система разноуровневых единиц, базирующихся на определенной семантической, понятийной категории (Бондарко 1987: 11-14), в некотором смысле слова, концепте. Диахроническая перспектива показывает движение сочетаний лексических единиц в сферу грамматики, например, в процессе грамматизации аналитических конструкций и форм.

Как известно, концептом принято называть «глобальную мыслительную единицу», «квант структурированного знания» (Попова, Стернин: 1999, 3-4). Человек мыслит концептами, они представляют собой квинтэссенцию индивидуальных речемыслительных актов. В концептах концентрируется и кристаллизуется языковой и когнитивный опыт человека. Концепты сходны у всех пользователей одного языка и формируют концептосферу, определяющую характер последнего.

Общность предметно-чувственного и ментального опыта человечества приводит к формированию грамматических концептов, общих для разных языков, универсальных грамматических концептов. Говоря метафорически, универсальные, равно как и моноязычные концепты можно сравнить с меандрами – траекторией движения и следами, например, капель дождя на оконном стекле. Каждая капля обладает своей индивидуальностью, каждая выбирает свой путь «высказывания», но в то же время, все они, почти без исключения, повторяют путь предшественников.

Языковая деятельность человека все же сложнее траектории движения капли. Различные языки по-разному «разрезают пирог» действительности, с которой сталкиваются в практической жизни, в когнитивном опыте. В рамках одного «меандра», концепта, универсального грамматического интеграла наблюдается достаточно широкое, хотя и структурированное, разнообразие. Если сам универсальный грамматический концепт мотивирован прагматикой коммуникации (Бехерт 1982: 422), то способы его конкретно-языковой реализации специфичны и разнообразны. Но и в этом разнообразии наблюдаются повторяющиеся типы сочетаний формы и функции.

Сопоставление конкретноязыковых баз универсальных грамматических концептов сталкивается с трудностью выбора единицы анализа. Грамматическая система языка организуется оппозициями грамматических форм, поэтому возникает соблазн сопоставлять формы. Но ещё Анри Делакруа писал, что грамматическая форма гипнотизирует лингвиста, последний же, под влиянием «лингвистического реализма», полагает, что одна форма выражает всегда одну и ту же форму мысли, без учета изменений в языке и разности языков (Delacroix 1930: 138-140). Однако, одной из важнейших черт языка является как раз диспаритет, отсутствие изоморфизма между формой и функцией. Диспаритет между формой и функцией, принцип асимметричного дуализма (С. Карцевский), прослеживается также и в межъязыковых контрастах, проявляясь через асимметрию членения смыслового континуума и формального репертуара языков. Стремление к симметрии и постоянно разрушающая её реальная асимметрия (второй закон термодинамики в лингвистической сфере) являются одним из парадоксов языкового существования.

Форма как единица сопоставления не выдерживает столкновения с языковой реальностью. Во-первых, возможны случаи сопоставления языков, когда в одном из них имеется соответствующая форма, а в другом (других) данное грамматическое отношение не формализовано. Что с чем тогда сопоставлять? Во-вторых, весьма часто сопоставление даже подобных друг другу форм и даже в близкородственных языках выявляет у них различные функциональные потенциалы. Так, английский презентный перфект не допускает своего употребления в контексте адвербиального детерминанта прошедшего периода (дистантная функция), в то время как немецкий перфект более мягок в этом ограничении:

англ. *I have told you last year… → I told you last year…

немецк. Ich habe Ihnen letztes Jahr erzählt... (Я сказал/говорил Вам в прошлом году).

В то же время, так называемая инклюзивная функция, возможная в английском, не присуща немецкому перфекту:

англ. You have known for a long time… (= Сами давно знаете…)

немецк. *Sie haben längst gewußt... → Sie wissen ja selber längst…

Венгерский – и в ещё большей степени болгарский – неопределённый артикль (точнее, неопределённо-артиклевая форма имени) уступают место нулевому в ситуациях экзистенциальной классификации:

венгерск. tökfitkó vagy; болгарск. ти си просто глупчо (= ты просто оболтус), ср.

англ. you’re simply a dummy; франц. tu es un vrai nigaud; испанск. eres un solemne estúpido; итал. tu non sei altro che un balordo…

В то же время в ситуации интродукции, прототипической для неопределённой формы имени, как венгерский, так и болгарский, как правило, «солидарны» с сильноартиклевыми языками:

венгерск. van itt egy szegény, de tisztességes ember; болгарск. има тук един беден, но почтен човек;

ср. англ. there is a captain; немецк. hier in der Stadt lebt ein armer, doch redlicher Mann; франц. il y a dans notre ville un homme pauvre, mais respectable; испанск. Hay aquí un hombre pobre, pero honrado; итал. c’è qui un uomo povero, ma molto rispettabile... (= есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан).

Возможны даже такие параллели, когда аналогичная форма в одном языке вырабатывает функции, свойственные форме, находящейся в оппозиции к данной (или подобной) форме в другом языке. Так, функциональный потенциал французского перфекта практически полностью включает в себя претеритальные функции, выражающиеся, например, в английском, формой простого прошедшего. Противопоставление перфект vs. претерит – на формальном уровне – становится нерелевантным для французского языка.

Тот же Делакруа отмечал и диалектичность формы, даже её парадоксальность. С одной стороны, как общие, универсальные грамматические категории, так и специфически-языковые проявляются только через формы. Даже если выбирается ономасиологический подход («от значения – к форме»), требуется некая материальная «зацепка», границы отбора сопоставляемого материала. С другой же стороны, формы относительны по языкам и по историческим периодам. Кроме того, единая форма употребляется в разнообразных функциях. Функция переполняет (déborde, как пишет Делакруа) форму, а интенция переполняет категорию. То есть, фактически, мы всегда хотим сказать больше, чем на самом деле говорим.

Как было уже продемонстрировано, прямое сравнение форм (как, вероятно, и отдельных лексем) различных языков невозможно вследствие их принципиальной несопоставимости. Оппозитивные модели в сопоставительных исследованиях также не работают (или работают не в полную силу). Более приемлем, вероятно, не атомистический (от формы) и не оппозитивный, а континуальный подход, позволяющий сохранить общее содержание при разнообразии средств выражения.

Выход подсказывает повседневная практика деятельности в ситуации языковых контрастов, в частности, практика перевода. Так, несмотря на формальный и функциональный диспаритет, например, перфектное значение не исчезает при переводе на язык, в котором нет формы перфекта (русский). Это значение передается неграмматизованными средствами: контекстом и типом глагольной лексемы:

англ. I have written him five letters (= я уже написал ему пять писем).

Не исчезает и значение артиклевых форм, в «безартиклевом» русском языке передаваясь через так называемый супрасегментный или «оккультный» (термин Г.                Гийома) артикль. Имеется в виду порядок слов, фразовые ударения и элементы контекста – средства «скрытой грамматики»:

англ. A girl entered the room (= В комнату вошла дèвочка).

Наиболее удивительно то, что соответствующие грамматические ситуации распознаются при переводе с русского оригинала на артиклевые и перфектные языки, и «оккультный» артикль обретает «телесную» знаковость (терминология Е. С. Кубряковой):

У меня к вам просьба

англ. I have a request to make of you; немецк. Ich habe eine Bitte an Sie; франц. J’ai une prière à vous addresser; испанск. Tengo que pedirle un favor; итал. Ho un favore a chiedervi; венгерск. Egy kérésem lenne önhöz; болгарск. Дошъл съм при вас с една молба.

Можно, перефразируя Булгакова, сказать: значения не горят; и это можно считать законом сохранения для лингвистики. То, что подсказывает практика перевода, свидетельствует в пользу того, что переводчик (в данном случае мы рассматриваем его как «наивного пользователя», «первичного лингвиста») производит первичный лингвистический контрастивный анализ, перераспределяя фрагменты перфектного значения или значения неопределённости, либо, наоборот, собирая их в единое целое. В современном переводоведении появились термины «переводная дисперсия» и «переводная конвергенция», сформулированные на лексическом материале (Лысенкова 2006), что принципиально сопоставимо с описанными процессами в грамматике двух взаимодействующих языков.

Практический приём переводчика подсказывает и теоретическую модель сопоставления языков. Необходимо, с одной стороны, выйти за границы формы, рассматривая контекстуальный комплекс, в рамках которого происходит перераспределение значений, а с другой – углубиться в семантику формы, выйдя на уровень элементарных, условно атомарных функций, составляющих глобальное значение формы (Kashkin 1998a: 98-99). Подобный подход позволяет отразить реально существующую диалектику дискретного и континуального в языке.

Оппозитивная и континуальная теория являются взаимодополнительными способами описания языковой действительности, парадоксальной или, точнее, диалектичной по своей сути. Говорить о преимуществе той или другой теоретической модели возможно только в контексте конкретного материала и конкретных задач исследования. В ситуации языковых контрастов противопоставлять можно только сами языки, сами системы и – очень условно – отдельные грамматические средства. Описание сходств и различий языков на основе континуально-дискретного принципа включает различные (и разноуровневые) средства в континуальную модель как варианты способов дискретизации смыслового континуума (Kashkin 1998b).

Рис. 1.7.1. Функционально-семантический потенциал неопределённого артикля

Можно выделить две разновидности континуальных моделей (Abondolo 1988: 88-89): линейную или скалярную модель (например градуальная модель В. Я. Шабеса), с одной стороны, и двумерную или многомерную концентрическую модель (модель центр/периферия Пражской школы, ФСП А. В. Бондарко, Dimensions Х. Зайлера и т. д.), с другой стороны. Если линейная, скалярная модель более удобна для конкретноязыковых пар или троек билатеральных единиц (артикль vs. нулевой артикль; нулевой / неопределённый / определённый артикль) и для универсальных минимальных функций (контактность vs. неконтактность; нечёткость / вычленимость / определённость и т.п.), то концентрическая модель континуума более подходит для конкретноязыковых множеств билатеральных единиц (функционально-семантическое поле или микрополе) и универсальных грамматических зон или потенциалов (грамматических континуумов).

На Рис. 1.4.3 была приведена концентрическая модель функционального потенциала презентного перфекта, а на Рис. 1.7.1 – предлагается градуальная модель функционального потенциала неопределённо-артиклевой формы с привязкой к конкретно-языковым реализациям. Более подробно каждый из функциональных типов рассмотрен в (Кашкин 1991; 2001) и в предыдущих разделах данной монографии.

Если иметь в виду только явную грамматику, то соотношение универсальной модели и конкретно-языковых воплощений её может быть названо соотношением вычитательной генерации: какая-то часть универсальных смыслов получает нулевую реализацию. С точки же зрения «полной грамматики» (включающей как явный, так и скрытый пласты), все элементарные смыслы универсального грамматического интеграла получают выражение в любом языке в рамках грамматико-контекстуального комплекса. Разные языки, таким образом, дополняют друг друга в рамках универсального общечеловеческого языка. Отдельные же формы конкретных языков, а также явная и скрытая грамматика внутри границ одного языка, находятся в отношении взаимной дополнительности на фоне универсальных грамматических концептов.

Грамматические интегралы, как целое, и типы контекстуальных комплексов вряд ли являются хаотическими наборами случайно встретившихся смыслов. Тот факт, что в разных языках наблюдаются определённые повторения таких сочетаний, таких комплексов атомарных смыслов, и сам факт взаимопереводимости, наводит на мысль о том, что грамматические интегралы и функциональные типы играют роль аттракторов в якобы хаотическом процессе языковой (грамматической) деятельности человека, примером «сотрудничества случайности и определённости», по выражению Ильи Пригожина (Николис 1990: 19).

2. Факторная модель грамматического действия и перевод

Основная задача данного раздела – представить грамматическую сторону языка не просто как систему элементов и отношений, а как систему действий пользователя, как систему повторяющихся схем действия, стратегий и факторов, обусловливающих выбор того или иного грамматического оформления высказывания. Отталкиваясь от традиционного для лингвистических исследований подхода – «препарирования языковых трупов», то есть текстов, в которых зафиксирован результат выбора, – хотелось бы наметить пути изучения факторов выбора и процесса осуществления языкового и, в частности, грамматического действия. Автор отдаёт себе отчёт в том, что разработка данной проблематики связана с изменением самого лингвистического инструментария и методологии исследования, что пока осуществить невозможно и несколько преждевременно. То, что будет в фокусе внимания, следовало бы скорее назвать отражением процесса в результате, нежели (хотя это и является конечной и желаемой целью) рассмотрением самого процесса.

В рассмотрении человеческой коммуникации, языка и перевода прослеживается два подхода: парадигма трансляционная, линейная, механистическая и парадигма диалогическая, нелинейная, деятельностная (Кашкин 2003: 7; 2007: 83-85). Механистическая парадигма, во многом отражающая мифологию «наивного пользователя языка», рассматривает коммуникацию как обмен текстами и информацией, кодируемой с помощью стабильной системы по исчисляемым правилам. С точки зрения деятельностной парадигмы, текст и информация создаются, вновь (рекуррентно) создаются и реинтерпретируются в ходе постоянного диалогического взаимодействия коммуникантов. Постоянно воссоздаются и соотношения коммуникативных действий участников общения, то есть, язык. Язык не является набором единиц и правил действий с ними: метафора овеществления текстов, слов и их элементов при рассмотрении коммуникации как процесса уступает место рассмотрению единиц языка как действий коммуникантов.

Разумеется, теоретические модели перевода любой ориентации[1] далеки от наивной мифологемы пословной линейной замены слов при переводе (Ляхтеэнмяки 2000: 33-34; Кашкин 2002: 27-28). Тем не менее, большинство моделей основывается на неявном предположении, что язык состоит из конечных единиц. Вопрос ставится не об их внутреннем (недискретном, процессном) характере, а об уровне, либо о количественном объёме «единиц перевода». Впрочем, для ряда авторов очевидно и противоречие, вытекающее из естественной антиномии континуальности и дискретности, линейности и нелинейности в языке; перевод для этих исследователей предстаёт как процесс, но процесс, дискретизируемый действиями с выделяемыми по тем или иным принципам единицами перевода (Сдобников 2001: 192-193).

Вероятно, для получения модели перевода, более адекватно приближенной к реальности языковой деятельности, необходим антиномический подход, учитывающий диалектику реальных противоречий в языке. Описание же процесса перевода текста как жестко заданного алгоритма правил выбора грамматических и лексических средств – соответствий языку оригинала в языке перевода – оставляет за рамками теоретической конструкции множество аспектов, включенных в реальное языковое существование. Жизненная ситуация языковых контрастов (и, в частности, перевод[2]) предполагает не столько простое сопоставление текста оригинала и текста перевода на предмет адекватности, точности и прочих мифологизированных критериев, сколько многогранную деятельность языковых субъектов, осуществляющих это сопоставление.

Как в процессе создания моноязычного текста, так и в процессе перевода деятельность языкового субъекта определяется а) антиномией, диалогическим взаимодействием имеющейся интенции (коммуникативного намерения) и прогнозируемой инференции (коммуникативных последствий); б) рядом факторов, влияющих на выбор средств высказывания или перевода. Грамматическое действие как часть языковой и коммуникативной деятельности также формируется во взаимодействии этих факторов.

Грамматическая форма рассматривается нами не как одномоментное дискретное образование, а как процесс и результат выбора в рамках грамматического действия. Фактически, привычные для обыденного сознания «грамматические формы» являются не чем иным, как письменной фиксацией повторяющихся речевых действий (то есть, языковых действий, «языкования», если дословно перевести термин У. Матураны languaging). Длящийся во времени процесс предстаёт как овеществлённый результат. На самом же деле реальность языковой деятельности представляет нам картину постоянного выбора из исторически и контекстуально обусловленных возможностей. Даже если мы не рассматриваем процесс произнесения формы как фонетического слова, процесс выбора как предпочтение одного из возможных путей наблюдается в многочисленных фактах хезитации, самоисправления, перефразирования, переспроса и т. п. В нашем корпусе имеется, например, наблюдение за спонтанным диалогом двух ведущих французской радиостанции Radio France-Internationale: C’était le… le… le… la … le… (конечным выбором говорящего оказался-таки артикль le). Есть и другие подобные примеры.

Таких примеров множество в речевой практике на любом языке. Высказывание формируется не «по правилам» (как можно было бы сделать вывод из практических грамматик и языковых учебников), а в соответствии с коммуникативной стратегией, стратегией языкового поведения в той или иной ситуации, в том или ином ситуативном контексте. Во временнóй протяженности высказывания выделимы точки выбора, в которых возможный путь дальнейшего его движения как бы разветвляется. Именно здесь виден не жёсткий выбор «по правилам», а процесс диалога – с реальностью и с собеседником, то есть, с коммуникативной средой, с контекстом.

Траектория выбора напоминает действие аттракции в математическом понимании (ср. теория катастроф, теория хаоса, синергетика), перешедшем в лингвистику как метафора (см., например, Залевская 2001: 22-23, 29) или как общеметодологический принцип. Соотношение интенции говорящего и прогнозируемой инференции слушающего при этом меняется с течением времени. До момента употребления формы интенция преобладает над прогнозируемой инференцией. После употребления интенция уступает место инференции (уже не прогнозируемой, а реально осуществляемой) и интерпретации (Kashkin 1998a: 109-110).

В процессуальной модели грамматического действия, таким образом, понятие интенции должно быть дополнено понятиями протенции, и ретенции (в гуссерлианском понимании). На оси времени, в процессе осуществления грамматического действия, наблюдаем этап ещё-не-употребленного знака, этап намерений и возможностей выбора; мгновение употребления, когда знак соединяется со своим ситуативным значением; и – этап уже-употребленного знака, этап понимания и интерпретации, переосмысления. Язык оказывается возможным благодаря повторяемости соединения намерений и интерпретаций, любое последующее намерение опирается на предыдущие интерпретации, на своего рода «память знака».

Факторы, влияющие на выбор грамматического оформления высказывания, различны по степени и приоритетности своего влияния, иначе говоря, представляют собой иерархию. Иерархия факторов выбора грамматической формы не зависит от конкретно-языковой реализации, она проявляет себя сходным образом в различных языках. Идиоэтнические особенности грамматического действия касаются внутренней специфики влияния каждого из факторов и возможностей выбора, конкретно-языковых средств, находящихся в распоряжении языкового субъекта (конкретно-языковых аттракторов).

Если опять же сравнить путь выбора оформления высказывания с траекторией движения дождевой капли по оконному стеклу (меандром, в терминологии физиков), то языки представляют собой различные системы меандров, различные рисунки на оконном стекле, различные комплексы выборов из множества возможностей. Меандр сочетает в себе время и форму, процесс и результат, континуальность и дискретность, гештальтность и линейность.

Процесс перевода, как и процесс моноязычного высказывания, проходит определённые точки выбора, когда переводчик, как и говорящий, выбирает то или иное грамматическое оформление. В отличие от моноязычного высказывания, где начальный и конечный пункт меандра определяются намерением говорящего и ожиданием коммуникативного эффекта, в процессе перевода как намерение, так и коммуникативный эффект, да и соединение смысла с языковыми единицами (языка оригинала) как бы даны заранее (хотя, видимо, и в этом случае можно допустить определённое «расшатывание» жесткой структуры). Но и в процессе перевода происходит диалогическое взаимодействие переводчика и «поля возможных средств перевода», своеобразной «памяти системы» переводящего языка.

Определяя критические точки выбора грамматических средств при переводе, мы сталкиваемся с разбиением грамматического процесса на дискретные фрагменты, динамические «единицы перевода». Грамматический выбор идиоэтничен, специфичен для каждого языка, в то же время, коммуникативные последствия текста-оригинала и текста-перевода (и даже отдельных фрагментов, фраз этих текстов), в целом, как правило, настолько близки, что могут считаться эквивалентными.

Моделирование процесса перевода как установления эквивалентности единиц-текстов прагматически оправдано, но технологически неудобно. В то же время, установление поэлементной эквивалентности (в нашем случае, форма::форма) сталкивается с асимметрией членения формального и функционального репертуара языков. Так, общеизвестно, что одной единице языка-оригинала в переводе может соответствовать две и более (и наоборот). Факторная модель перевода использует понятия универсального языка и интегрального грамматического значения (грамматического интеграла), а также опирается на принцип взаимной переводимости языков.

Интегральное грамматическое значение мотивировано прагматически (ср. Бехерт 1982: 422), его можно обнаружить в любом языке, вне зависимости от конкретно-языковой реализации в наличествующих единицах данного языка.

Языковая интерпретация действия через глагольные формы, информационная перспектива высказывания, выражающаяся через артиклевое оформление имени или другими средствами, иные компоненты высказывания проявляют себя в рамках конкретно-языковых контекстуальных комплексов. В данных комплексах соответствующее глобальное грамматическое значение либо выражается формализованным элементом, либо перераспределяется между разноуровневыми компонентами комплекса в соответствии с интенцией языкового субъекта (или интерпретацией исходной интенции переводчиком) и возможностями системы переводящего языка. В переводе, таким образом, мы неизбежно сталкиваемся с взаимодействием явлений скрытой и явной грамматики.

Факторная модель грамматического действия (и перевода) требует постулирования, таким образом, наличия трёх видов грамматики: грамматики полной (общей, универсальной), грамматики явной (выражающейся в грамматизованных формальных парадигмах) и грамматики скрытой (находящей своё выражение через неграмматизованные средства, или латентной, могущей стать явной грамматикой в ходе языковой эволюции). Полная грамматика, связанная с принципом всеобщей переводимости (восходящим, в конечном итоге, к принципу бесконечности семиозиса и взаимной перекодируемости знаковых систем Ч. С. Пирса), опирается на антиномию грамматического интеграла (универсального грамматического понятия или концепта) и грамматико-контекстуального комплекса (конкретноязыкового воплощения грамматических смыслов в формализованных и контекстуальных средствах).

Подобная модель позволяет сопоставлять языки и говорить о взаимной грамматической переводимости даже в случае нулевой представленности формальных средств, в случае перераспределения универсальных грамматических смыслов того или иного интеграла между контекстуальными. Наиболее известным примером последнего может служить неявный, «супрасегментный» артикль в русском языке:

По небу полуночи ангел летел (Лермонтов); англ. An angel was crossing the pale vault of night; немецк. Am Mitternachtshimmel flog hoch am Zenith Ein Engel; франц. À l’heure de minuit, fendant l’azur des cieux, Un ange murmurait; итал. Un angelo andava pel cielo notturno; венгерск. Szegdelte egy angyal az éji eget и т. д.

В скрытой грамматике русского языка обнаруживаются и перфектные смыслы при отсутствии перфектной формы:

Награбил денег – страсть!; англ. He has stolen a lot of money!; немецк. Der hat Geld zusammengescharrt – schrechklich!; франц. Ah! Il en a ramassé de l’argent, le gaillard!; испанск. Ha robado en cantidad; итал. Si vede che ne ha rubato del denaro, e non poco! (Толстой) и т. д.

Независимые переводчики на разные языки «распознают» в русском тексте универсальные грамматические интегралы неопределённости и перфектности, распределённые в русском языке между такими средствами, как порядок слов, семантика «чужих» форм, контекст и т. п. Можно сказать, что в грамматическом плане переводятся не формы, а грамматико-контекстуальные комплексы, соотносимые с универсальными грамматическими интегралами, находящими своё выражение в разноуровневых средствах различных языков.

Наличие тех или иных средств является одним из факторов (категориальный или системный фон), которые определяют выбор переводчиком грамматического оформления высказывания в языке перевода. Помимо этого, весьма важного фактора, на процесс выбора воздействуют также и другие.

Выделяемые факторы неравновесны, их взаимоотношения, как уже было сказано, представляют собой иерархию: (1) текстовые (регистровые или стилистические) факторы; (2) общеситуативные факторы; (3) категориальные факторы; (4) контекстуальные факторы; (5) лексические факторы.

Х. Вайнрих сравнивает текст с партитурой музыкального произведения (Weinrich 1969: 66-67). Партии элементов текста должны быть созвучны друг другу и общей тональности произведения. Так, форма презентного перфекта, употребляется обычно в устных сообщениях о «свежих новостях», при «обговаривании» (Besprechung, по Вайнриху) прошлого опыта:

Что ж делать, матушка. Вишь, с дороги сбились; англ. We’ve lost our way, you see; немецк. Du siehst es ja, wir haben uns verirrt; франц. Nous nous sommes trompés de route; испанск. Ya ves que hemos perdido el camino; итал. Lo vedi, abbiamo perduta la strada (Гоголь, ср. С. 53) и т. д.

Для текстового типа «рассказывание» (Erzählung) данная форма нехарактерна, в этом случае выбираются различные формы прошедшего времени.

Определяющим для грамматического действия фактором является наличие категориальной ситуации в той или иной её разновидности. О типах ситуативной мотивировки употребления перфекта см. (Кашкин 1991: 37-47), а также раздел 1.4 данного издания. Прототипической ситуацией для неопределённо-артиклевой формы имени является интродукция (введение имени, терма в текстовое действие):

Я сегодня поймал было рыбку, Золотую рыбку, не простую (Пушкин); англ. Today I netted an extraordinary fish, a golden fish; немецк. Heute hab ich ein Fischlein gefangen, Ein gar seltenes Fischlein, ein goldenes; франц. J’ai failli aujourd’hui attraper un poisson, un merveilleux poisson d’or; испанск. Hoy cogí un pececito entre las redes, pero no como todos, de oro era; итал. Oggi ho pescato un pesciolino, un pesciolino d’oro, non commune; венгерск. Egy kis hal akadt ma a hálómba, de nem akármilyen hal: aranyhal; болгарск. Хванах днес една рибка, не каква да е рибка – златна (дальнейшие текстовые действия с «рыбкой» происходят в определённо-артиклевом оформлении).

После универсальной категориальной ситуации следующим по значимости фактором является наличие в явной грамматике соответствующей категории и формальных средств её выражения. Грамматизованная форма выступает в данном случае в роли аттрактора. Грамматическое действие «вливается» в одну из возможных, предопределённых данной языковой системой «меандровых» траекторий. Так, испанские и английские переводчики легко распознают континуальную разновидность перфектной ситуации, передавая её формой перфектного прогрессива настоящего времени:

Я только одного вас и молила у бога весь день;

англ. I’ve been simply praying for you all day; испанск. Yo le he estado pidiendo a Dios;

но не немецк. Den ganzen Tag über habe ich gebeten; франц. J’ai prié toute la journée; (итал., где подобной формы в явной грамматике нет: Non ho fatto altro che pregare)[3] (Достоевский).

Взаимное рассмотрение переводов на языки с наличием соответствующей формы и с её отсутствием в явной грамматике показывает, что в последнем случае смыслы универсального грамматического интеграла не исчезают, а перераспределяются между элементами контекста. Фактически, как уже говорилось, переводится не отдельная форма, а воссоздаётся целый комплекс – с помощью наличествующих в данной языковой системе аттракторов: формальных средств, контекстуальных средств, лексического наполнения формы. Говоря о контекстуальных факторах, следует отметить, что контекст для говорящего не является заданным, он создаётся им вм… Продолжение »