2.1 Сопоставительные исследования дискурса

1. Единицы и уровни анализа дискурса

Лингвистика до конца ХХ века прожила под тезисом: «изучать язык в самом себе и для себя» (слова, приписываемые Ф. де Соссюру). «Автономная лингвистика» (Кибрик 1994: 126), пыталась объяснить язык как явление без опоры на внешние, то есть, социальные, психологические, индивидуальные и т. п. факторы, которые стыдливо именовались «экстралингвистическими». Впрочем, технологические потребности современности (лингводидактика, перевод, лингвистические технологии в различных социальных сферах и т. п.) постепенно вывели исследование функционирования живого организма языка из тени. Появился и стал Klangwort термин «лингвистика языкового существования», язык стал изучаться, «как сплошная среда, вне которой и без участия которой ничто не может произойти в нашей жизни» (Гаспаров 1996: 5). Как справедливо отмечает Н. Н. Болдырев, «чтобы объяснить, как устроен язык и как он используется, необходимо выйти за пределы самой языковой системы и связать её со всем тем, что мы знаем о восприятии, о памяти, о поведении человека и т. д.» (Болдырев 2001: 12). Человеческое поведение, в первую очередь, включает дискурсивные практики, как основу организации, категоризации, архивирования и интерпретации человеческого праксиса в целом.

В сопоставительном языкознании, окончательное методологическое формирование которого также происходило во второй половине прошлого столетия, в разной степени изучаются выделяемые на данный момент уровни языка. Наиболее разработана контрастивная грамматика, достаточно много работ по сопоставительной лексикологии, есть работы по контрастивной фонологии, и даже по сопоставительной стилистике текста. Что же касается дискурса, то, как таковое, сопоставительное дискурсоведение находится в стадии формирования, как и сама теория дискурса.

Понятие дискурса в современной лингвистике является, вероятно, одним из наиболее туманных и неопределённых. Выйдя за пределы собственно научного языкознания и оказавшись практически в руках «широкой публики», в том числе и журналистов, термин дискýрс стал использоваться по отношению к самым разнообразным сферам человеческой деятельности (дискурс СМИ и шизофренический дискурс, постмодернистский и политический дискурс и т. д. и т. п.).

Что же такое дискурс? Иногда дискурс считают ещё одним уровнем языка или, по крайней мере, уровнем анализа языка. Действительно, известны такие традиционные уровни как фонологический (минимальная единица: фонема) – морфологический (морфема) – лексический (лексема) – синтаксический (словосочетание или предложение). Следует ли за этими уровнями следующий – текст или дискурс, и каковы тогда его минимальные единицы, дифференциальные признаки и методы анализа?

Таблица 2.1.1

Единицы анализа дискурса

Определение дискурса как сферы анализа языковых явлений, как видно, требует и определения его минимальных единиц. Таковыми обычно признаются высказывание или фраза, входящие в диалогическое единство (устный модус дискурса), либо единство сверхфразовое (письменный модус дискурса). Есть и единицы более высокого порядка: коммуникативный эпизод (фрагмент) и дискурсивное событие (текст). Терминология может быть довольно различной (Макаров 2003: 180-190), но сохраняются три основные ступени анализа: высказывание – объединённая по дискурсивным параметрам группа высказываний – тематическое единство высказываний. В Таблице 2.1.1 предпринята попытка сопоставить единицы анализа письменного и устного модуса дискурса и определить наименование соответствующего уровня анализа.

При этом вторую ступень анализа (соединение высказываний в единство) считают микроуровнем, а третью (все, что за пределами минимального единства) – макроуровнем дискурса. Можно также схематически (см. Табл. 2.1.2) изобразить отношения уровней дискурса.

Дискурс – это речь, «погружённая в жизнь» (Арутюнова 1990: 137; Карасик 2004: 230-232). Данное определение дискурса выводит на первый план ещё одну сторону дискурсивных исследований, включающую явления, находящиеся за пределами границ единства высказываний и за пределами границ единого текста: аспекты функционирования текста и дискурса в социальной среде. Исследования последних лет наводят на мысль о необходимости выделения – помимо микро- и макроструктуры – ещё и гиперструктуры текста и дискурса, интертекстуального либо интердискурсивного уровня. На этом уровне прослеживаются связи текста (и отдельных высказываний в нём) с иными текстами, дискурсами, дискурсивными и общественными практиками. В дискурсе прослеживается также связь не только с чужими, но и с собственными дискурсивными практиками коммуниканта, его пресуппозициями, эмоционально-психическими состояниями, отношениями, оценками, знаниями норм и правил. Это – метаструктура дискурса, уровень организации и мониторинга дискурсивных практик.

2. Сопоставление дискурсов и текстов

Содержание дискурсивных процессов является идиоэтническим по форме и универсальным по сущности и смыслу. Понимание соотношения универсального / идиоэтнического является развитием идей С. Д. Кацнельсона (Кацнельсон 1972: 123). Есть, вероятно, универсальные и идиоэтнические особенности и в структурации дискурса. Наличие универсальной базы и идиоэтнических типов даёт основание для сопоставления дискурсивных процессов в различных лингвокультурах.

Так, во всех культурах развивается сфера политического дискурса, являющаяся ареной проявления универсальных стратегий агрессии и примирения в дискурсивных практиках, связанных с разделением, утверждением и проявлением власти. Типичные жанры данной дискурсивной сферы будут иметь идиоэтнические особенности как с точки зрения их типичного набора для данной лингвокультуры, так и с точки зрения их языковой (и невербальной) реализации. Например, американский политический дискурс включает такой традиционный жанр, как «субботнее обращение президента» (фактически, разновидность политической молитвы, преследующей цели объединения нации, подтверждения власти и национальных символов). Для российского политического дискурса подобные регулярные президентские выступления не являются характерными. В то же время выделяется жанр «новогоднего обращения президента», в котором концептуальное содержание по функциям и средствам их исполнения сопоставимо с вышеупомянутым американским.

В исследовании дискурса, в том числе, и в сопоставительном аспекте, релевантно выделение структурных единиц различного уровня анализа (см. Табл. 2.1.1), а также социальных сфер приложения дискурсивных практик.

3. Континуальность / дискретность и субъективность / интерсубъектность дискурса

Истоки изучения речи, дискурса, диалога и текста, различение статического и динамического аспектов и повышение внимания к динамическому, к реальным языковым процессам лежат в трудах В. фон Гумбольдта (ενέργεια), Ф. де Соссюра (parole, discours), Л. Витгенштейна («языковая игра»), Л. В. Щербы (язык/речь/речевая деятельность/текстовый материал), Э. Бенвениста (двойное означивание: семиотическое в языке и семантическое в речи) и др. Существенной для исследования дискурса стала и ориентация на когнитивные и социальные процессы. М. М. Бахтин отмечал: «Организующий центр всякого высказывания, всякого выражения – не внутри, а вовне: в социальной среде, окружающей особь» (Волошинов 1993: 102). Сопоставляя дискурсивные практики, мы обнаруживаем различия и в самой социальной среде, свойственные каждой культуре. В то же время, именно социальная среда является исходной основой, обеспечивающей сопоставление дискурсов и текстов.

Теория дискурса, как считается, берет своё начало в концепции Э. Бенвениста, разграничивавшего план повествования (récit) и план языка, присваиваемого говорящим человеком (discours). Дискурс есть способ актуализации языка в речи. Подобное разграничение прослеживалось ещё и у Л. В. Щербы: язык как система и как способность, речевая деятельность и языковой материал, тексты (ср. также competence и performance у Н. Хомского). Признаки процессуальности и интерсубъектности дискурса отражены в определении речевой деятельности, а признаки текста как формы или способа речевой реализации дискурса, как статически существующего продукта речи – в определении речевого материала.

Коммуникативное (дискурсивное) событие является процессом, оно континуально, но может быть дискретизировано, сегментировано, расчленено на единицы. Членимость дискурса является его конституирующим свойством (ср. «членораздельная речь»).

Процессуальность и членимость, а также субъективность и интерсубъектность являются конституирующими признаками дискурса. Таким образом, дискурс – это процесс и результат деятельности субъекта и взаимодействия субъектов, языковых (коммуникативных, дискурсивных) личностей.

Оформление дискурсивных единиц определяется комплексом факторов выбора (Kashkin 1998a), связанных с гипер- и метаструктурой, хронотопом дискурсивной ситуации, идиоэтническими особенностями построения микро- и макроструктурных единиц дискурса. Эти факторы предопределяют выбор коммуникантом соответствующих средств из репертуара возможных дискурсивных действий (отдельных грамматических действий и лексического выбора, тактических шагов по оформлению связей высказываний, дискурсивной стратегии в целом).

Формальное членение дискурсного потока определяется самим ходом речевого взаимодействия коммуникантов (смена субъектов речи: говорящий/слушающий). Высказывание (реплика в диалоге) – минимальная единица дискурса, характеризующаяся сменой субъектов речи, завершенностью, жанровой оформленностью, связью с другими высказываниями диалога и целостностью. Высказывание, в первую очередь, связано с ответным высказыванием другого коммуниканта, собеседника (ср. Ломов 2004: 52-53). В связи с этим выделяется единица следующего уровня анализа дискурса – интеракция, трансакция или диалогическое единство. Примерами диалогического единства могут служить пары вопрос/ответ, просьба/реакция и т. п. (ср. Абрамова 2003).

Иллокутивные намерения участников диалога в рамках диалогического единства находятся в отношении взаимной дополнительности, согласования, «взаимных обязательств» (М. М. Бахтин). Речевые акты в диалоге связываются вследствие отношения иллокутивного вынуждения (Баранов 2002: 84-86). Так, в диалогическом единстве вопрос/ответ первая реплика иллокутивно независима, а вторая – иллокутивно зависима, вынуждается первой: А: Где ты был? Б: Пиво пил… В отдельных случаях возможна усеченная форма диалога, в которой отсутствует одна из реплик: Хочу сказать Вам по поводу вчерашнего нашего разговора, что…; Куда ж несёшься ты? Дай ответ… Некоторые типы речевых актов предпочтительно употребляются в монологе (Пусть всегда будет солнце!), а для некоторых первичным является диалогическое употребление (Здравствуйте!).

Базовая структура дискурса, его минимальные и тактические единицы универсальны по сути и типам и идиоэтничны по языковому исполнению и коллокативным предпочтениям. Так, диалогическое единство благодарность/ответ на благодарность в английском и русском дискурсе демонстрирует различие в использовании лексически подобных языковых средств. Так, в русском допустимо пожалуйста, как ответ на благодарность (Спасибо/Благодарю Вас и Thank you). В английском же лексическое соответствие please предполагает ситуацию просьбы и встречается только в языке русских троечников-копирайтеров, пишущих рекламные тексты наподобие следующего: Приз? – Please! Ответом на благодарность может быть один из вариантов следующего поля выбора: Not at all; Don’t mention it; You are welcome; My pleasure или даже типично американское: Anytime!

Как видим, сопоставление дискурсов и текстов может сыграть существенную роль в решении лингводидактических и переводческих проблем.

Речевой акт в теории речевых актов, исповедуемой последователями Остина-Сёрля, не указывает на возможность той или иной его интерпретации слушающим. Чтобы преодолеть этот недостаток теории речевых актов, в анализе дискурса пользуются понятиями коммуникативного (речевого) хода или дискурсивного акта. Коммуникативный ход может реализовываться как в единичном речевом акте, так и в последовательности речевых актов, под эгидой единого коммуникативного фокуса (цели): просьба + аргументация + эмоция: Сами мы не местные, все погорели, дайте на хлебушек!

Коммуникативный тактический ход определяется своей ролью в развертывании дискурса, в продолжении речевого взаимодействия, в дискурсивной стратегии. Реплика формально может совпадать с дискурсивным актом (ходом), но может включать и несколько ходов: И того, и другого, и желательно побольше, а ещё скажите, который час! Тактическая организация дискурса, её связь с общей стратегией речевого взаимодействия определяется социальным статусом, психологическими характеристиками коммуникантов, хронотопом ситуации и состоянием общающихся. Коммуникативная (дискурсивная) стратегия объединяет цепочку коммуникативных тактических ходов (иногда отступлений), нацеленных на достижение глобальной цели речевого взаимодействия.

Реализация дискурсивных актов и стратегий также выявляет идиоэтнические особенности дискурсивных практик и, следовательно, попадает в сферу компетенции сопоставительного дискурсоведения.

4. Грамматическая партитура дискурса

Грамматическая партитура дискурса включает грамматические элементы микроструктуры дискурса, соединённые между собой связями и создающие хронотоп, пространственно-временной континуум дискурса и текста. Грамматические средства играют свою роль и в создании макроструктуры дискурса, и даже в его интертекстуальных (интердискурсивных) связях. Основные элементы грамматической партитуры дискурса включают следующие: средства выражения дискурсивного и текстового времени, средства выражения референтных объектов (термов) и их локализации, средства субъективного позиционирования дискурсивной ситуации в одном из возможных миров.

Языковые средства выражения не совпадают полностью с известными из традиционной грамматики средствами выражения, например, временных отношений. Это более широкий грамматико-контекстуальный комплекс средств, направленный на исполнение единой дискурсивной функции. Дискурсивное (текстовое) время обеспечивается функционированием средств, принадлежащих к разным уровням языка. К ним относятся, в первую очередь, грамматические формы глагола, наречия времени, предложные и беспредложные конструкции существительных с темпоральной семантикой: ср. Я от жизни смертельно устал, ничего от неё не приемлю и французский перевод этого стихотворения О. Э. Мандельштама: Ma fatigue de vie est mortelle, досл. «моя усталость от жизни смертельна» (Кашкин 2004: 77; а также раздел 2.2 настоящего издания). На уровне высказывания и на микроуровне дискурса эти средства, с одной стороны, действуют в рамках грамматико-контекстуальных комплексов разноуровневых средств, выполняющих единую функцию в рамках высказывания. На макроуровне данные комплексы соотносятся друг с другом в рамках темпоральной структуры дискурса. Последовательность темпоральных комплексов – одно из важнейших средств обеспечения связности текста, отношений проспекции и ретроспекции, прогрессии и регрессии в дискурсе.

Более того, временные формы глагола вне текста – лишь потенциальная соотнесенность с реальным временемецк. Только в дискурсе, во взаимных отношениях, временные формы образуют последовательность, соотносимую с реальной последовательностью событий. Так, форма русского глагола совершенного вида написал вне дискурсивной последовательности однозначно не определима на оси времени (разве что в прототипическом её смысле – как факт прошлого). В дискурсе моментом соотнесения может быть и момент в будущем: Если уж увижу, что написал, то… Подобные примеры могут быть приведены и с другими формами, взятыми отдельно от дискурсивной последовательности: пишу и Пишу я вчера письмо и вижу…; have earned и When I have earned enough money, I’ll go there.

Дискурсивное время – обозначение временнóй соотнесённости реальных событий, воспринятых через эмоциональные состояния, в тексте либо в устном дискурсе. В лингвистике часто временные отношения называют темпоральностью, чтобы показать отличие от времени реального. Темпоральность – это абсолютное время, которое показывает положение действия, обозначаемого предикатом на оси дискурсивного времени (вопрос когда?). Помимо этого выделимы отношения аспектуальности: внутреннего времени глагольного действия, его временного распределения (вопрос как?). Аспектуальность связана с видом глагола и способом глагольного действия. Контекстуальные маркеры аспектуальности таковы: часто, редко, дважды, однажды, никогда… и т. п. Третье отношение – таксис или относительное время (вопрос перед чем, после чего?). Таксисные маркеры включают синтаксические средства (придаточные с союзами: после того, как и т. п.), формы перфекта, плюсквамперфекта и др. в тех языках, где таковые имеются.

Выражение темпоральных, аспектуальных и таксисных отношений свойственно всем языкам, но средства этого выражения идиоэтничны. Универсальность отношений дискурсивного времени предопределяется структурой прототипической коммуникативной ситуации и служит основой для сопоставительных исследований временных отношений в дискурсе.

Если реальное время одномерно (временная ось, одномерный временной континуум, координаты, точка отсчёта), то дискурсивное время может быть многомерным – в первую очередь, в художественной литературе (ср. роман «Мастер и Маргарита»: времена Понтия Пилата и Москва первой половины ХХ века; воспоминания, реминесценции, вставной рассказ и т. п.). В устном модусе дискурса также встречаются маркеры прерывания временнóй последовательности: Да, а перед этим…; Да вот ещё вспомнил…; Да, надо не забыть ещё завтра… и т. п.

Для дискурсивного времени отношения однонаправленности, асимметричности, транзитивности (Тураева 1979: 13-30) необязательны. В воспоминаниях, в мечтах человек может уноситься вперёд и возвращаться назад, даже останавливать время (Остановись, мгновенье!) – это свойство перцептивного времени. В перцептивном (эмотивном, психологическом) плане возможно замедление и ускорение течения времени. Дискурсивное время также может замедляться и ускоряться (это зависит, например, от типа предиката в рематической части высказывания, количества предикатов «на единицу времени» и т. п. дискурсивных приёмов: он пришёл, увидел, победил; вот он приходит, видит, побеждает; он пришёл, посмотрел вокруг, присмотрелся, увидел, посмотрел поближе…). Возможно и движение назад: он пришёл и победил после того, как увидел. Возможно и движение вперёд: Он пришёл. Он победит после того, как увидитал. Дискурсивное время, таким образом, в отличие от реального, обладает свойством обратимости.

Реальное время – непрерывный континуум, впрочем, прерывистость (фазы, стадии) вносится в него объектами. В реальности мы наблюдаем природное диалектическое единство континуальности / дискретности; непрерывности / прерывистости. Перцептуальное и дискурсивное время также обладают свойством прерывистости: в нём также есть фазы, эпизоды, события. Можно привести примеры дискурсивных маркеров прерывистости: во-первых, во-вторых; сначала, потом, снова, ещё раз, фазовые глаголы (начинать, продолжать, заканчивать…). Одно и то же действие может быть представлено в дискурсе как непрерывное и как прерывистое: I was reading this book yesterday evening. First I read the first chapter and went to the kitchen to have a cup of coffee. Then I started reading the second chapter. In a couple of minutes the phone rang. I stopped reading for a while. I had another cup of coffee while I was speaking with Jane. Then I continued reading... Представление действия как единого, либо как состоящего из фаз зависит от коммуникативной задачи дискурса.

Хотя время реальное, с одной стороны, и время дискурсивное, с другой, различаются по ряду параметров, для всех них необходимо наличие некоторой точки отсчёта, по отношению к которой следует выяснить, что «раньше», что «позже» и что «одновременно». Эту точку называют точкой соотнесения, точкой референции (reference point). Ею может быть точка сейчас, то есть момент речи, либо точка соотнесения в плане повествования: тогда (точка ретроспекции), либо потом (точка антиципации). В рамках СФЕ, фрагмента или целого текста все предикации ориентируются на заданную точку отсчёта: до этого, после этого, одновременно с этим: англ. He entered the room. All the beds had been done already. He was watching the clean blankets, cushions and towels he would be able to use the following morning.

Ряд исследователей выделяет два коммуникативных плана в дискурсе, два различных способа интерпретации реального времени в языковой картине мира. Собственно, теорию дискурса, как уже говорилось, и отсчитывают от концепции Э. Бенвениста, разделившего план истории и план речи (plan du discours/plan de l’histoire) (Бенвенист 1974: 284). Аналогичное деление у Х. Вайнриха: обговариваемый и рассказываемый миры (besprochene und erzählte Welt) (Weinrich 1977: 18-21). З. Я. Тураева также выделяет план непосредственного общения и план сюжета (в художественном тексте); устный и письменный модусы дискурса (Тураева 1979: 43-45). План непосредственного общения есть система естественного языка (устного дискурса), план сюжета принадлежит вторичной знаковой системе (искусство слова, литература, письменный текст). Первый ориентирован на момент речи (я – здесь – сейчас), второй – на «векторный нуль», точку отсчёта.

Возможно, есть смысл говорить ещё об одном плане: плане прогностического дискурса (ср. также: Савицкайте 2008: 123). Элементы прогностики вплетены в текст, как и элементы нарратива и дискурсива. Так, в «Сказке о рыбаке и рыбке» интродукция термов (и элементов декорации) производится типичной фразой «Жил-да был один Х», либо раздельным определением: «Один Х, который…». Жил старик со своею старухой у самого синего моря; англ. An old man / an old fisherman lived with his good wife by the shore of the deep-blue ocean (даны варианты перевода); Пришёл невод с одною рыбкой, с непростою рыбкой, – золотою; This time he caught a little fish/ And came up with one fish in it (Пушкин). Однако поведение терма изба в дискурсивной последовательности наводит на размышления: Перед ним изба со светелкой, с кирпичною, беленою трубою, с дубовыми, тесовыми вороты; англ. In its place – a brand new izba with white-washed, brick-work chimney. Но в тексте сказки перед этим уже встречались ещё три избы с неопределённым артиклем: Поклонись ей, выпроси уж избу; Избу просит сварливая баба; Так и быть: изба вам уж будет (разумеется, имеются в виду неопределённо-артиклевые формы имени в переводах этих фраз).

В чем же разница всех приведенных ситуаций появления слова изба? В последних трёх высказываниях изба ещё не существует, это не интродукция конкретной избы, а изба вообще, причём «в будущем времени». Логическая структура оптативно-прогностической функции выглядит так: хочу (полагаю), чтобы $ {на} Х (Кашкин 2002: 140-142).

Если для нарратива характерны жанры рассказа, романа, повести, новостного нарратива и т. п., то прогностический дискурс проявляет себя в текстах заговоров, заклинаний, гороскопов, предсказаний, прогнозов и т. п. Прогностический дискурс связан с конструированием возможных миров, оптативностью, собственно прогнозами, мечтами и желаниями.

Таким образом, выделяются три коммуникативных плана, три типа дискурса: актуальный, ретроспективный и прогностический. Каждый из трёх планов соотносим с достаточно определённым набором жанров, типов речения и грамматического оформления.

Соотнесение речи с действительностью и с участниками дискурсивного взаимодействия осуществляется посредством отношений и средств дейксиса и референции.

В артиклевых языках неопределённый артикль связан с катафорическими, а определённый – с анафорическими отношениями в дискурсе: Жил-да-был один король. Звался он Луи Второй. Этот король (или, как в оригинале – он) правил страною и людьми (пример из безартиклевого русского языка с прототипами неопределенного, один, и определённого, тот/этот артиклей).

Отношения ретроспекции, одновременности и проспекции свойственны, как видно, и самой дискурсивной последовательности. Сами отношения, являясь универсальной основой, имеют идиоэтнически различные способы своего выражения.

Средства выразительности дискурса: фонетические, лексические, синтаксические, невербалика (параграфемика и иллюстрации), особенности креолизованного текста, собственно невербальное коммуникативное поведение – также могут являться предметом сопоставительного изучения.

5. Интертекстуальность и прецедентность в сопоставительном аспекте

Как известно, дискурс – речь, погруженная в действительность. Но частью действительности является и сам язык, речь, речевые произведения, тексты. Дискурс множеством нитей связан с предшествующими и последующими произведениями, погружён в интертекстуальную среду. В каком-то смысле мы все говорим фразами уже ранее сказанных, ранее созданных текстов. Каждое высказывание имеет «возможные отношения с прошлым и открывает прогнозируемое будущее» (М. Фуко). Как видим, актуальность, ретроспекция и проспекция наблюдаются и во внешних связях дискурса. Любой текст находится в диалогических отношениях с другими текстами – это идеи из концепции диалогизма, идущей от Бахтина.

В крайнем понимании любое слово уже сказано кем-то, любое слово – это цитата. В более узком понимании – это наиболее типичные, характерные цитаты из популярных речевых произведений, распространённые в речевом сообществе в какой-то период времени. Очень часто в заголовках газетных и журнальных статей, часто с перефразированием, которое и скрывает (или раскрывает) замысел сообщения автора: Некровавый Мери (президент Эстонии Леннарт Мери и коктейль «Кровавая Мери»); Можно ли построить коммунизм в отдельно взятой деревне; Все, что вы боялись узнать о «Сибирском цирюльнике», но так хотели спросить; Спилберг вы наш. Ещё чаще – в газетных и других штампах: Русский романс для западных финансов. Противоестественный отбор. Жду ответа, как соловей лета. Роза среди навоза. На роль интертекстуальных повторений претендуют фразы из популярных фильмов и рекламные лозунги (в речи молодежи), партийные лозунги (в речи политизированного населения): Мы здесь. Обратной дороги нет. Часто встречаем это явление в пародиях (пародия по сути интертекстуальна), юмористических произведениях: Выхожу один я на дорогу/ В старомодном ветхом шушуне,/ Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,/ Впрочем, речь пойдет не обо мне (И. Иртеньев).

Можно сказать, что интертекстуальность, вначале в виде прямой чужой речи, а затем в виде скрытой несобственно-прямой речи продемонстрировала основное свойство языка и речи, их диалогичность. Нам открывается континуум: от «чужих» слов в нашей речи в виде явных цитат, происхождение которых известно, до скрытых цитат, происхождение которых неизвестно, но такой скрытой цитатой является любое слово, фрагмент любого высказывания. Более того, само по себе порождение и понимание дискурса зависит от этой внутриязыковой памяти на чужие слова. Мы говорим теми словами, которые уже были сказаны и понимаем то, что уже было понято. Дискурс, речь, язык – это рекуррентно повторяющиеся схемы действий, временно застывающие в текстах, но оживляющие языковой механизм индивида, читающего текст. Ролан Барт под «смертью автора» (Барт 1994: 384-391), в частности, понимал и то, что читатель, фактически, не читает текст, а продуцирует свой собственный текст: мы не читатели, а писатели.

Возможно, сейчас уже стоит говорить не только об интертекстуальности, но и об интердискурсивности, равно как и не только о предецентных текстах, но и шире – о прецедентных дискурсах. По сути, прецедентные дискурсы – очень развернутая, преобразованная, гипертрофированная метафора, сравнение: я «сказал, как Пушкин», «снял, как Тарковский». Действительно, подражание, «попугайство» – глубочайший человеческий импульс, без которого не было бы языковой деятельности (не зря попугай – символ некоторых школ иностранных языков). Весьма популярна интертекстуальность и в заголовках газетных и журнальных статей, в рекламных слоганах (Особенности национального цветополива; Сначала Линекс – потом стул, хороший стул для всей семьи, Один за всех – о принтере-копире-факсе – и т. п.).

Прецедентный текст всегда формирует некий концепт, социопсихическое образование, характеризующееся многомерностью и ценностной значимостью. Г. Г. Слышкин (Слышкин 2000) выделяет микрогрупповые, макрогрупповые, национальные, цивилизационные, общечеловеческие прецедентные тексты. Устоявшиеся концепты изучаются когнитивной лингвистикой как элементы лингвокультуры. Известный словарь Ю. С. Степанова включает такие релевантные для русских концепты, «константы русской культуры», как мир, свои и чужие, Русь, родная земля, время, огонь и вода, хлеб, водка и пьянство, слово, вера, любовь, правда и истина, закон, совесть, отцы и дети, дом, уют, вечность, страх, тоска, грех, грусть, печаль (Степанов 2001). Каждый из этих концептов – концентрат прошлых текстов и зародыш будущих. Концепты, несмотря на культурную специфичность, имеют и универсальные основания, поэтому могут служить основой сопоставительных дискурсивных исследований (Карасик 2004: 109-140).

Слово кратко, дискурс же бесконечен. Интертекстуальные связки, по сути дела, помещают наш дискурс в нескончаемое дискурсное пространство, в гипертекст. Первейшим прототипом гипертекста считается Библия: многие события Нового Завета описаны неоднократно разными рассказчиками-евангелистами: Евангелие от Матфея, от Луки, от Иоанна и т. д. Многие из текстов содержат ссылки на прецедентные тексты Ветхого Завета. В дальнейшем текст Библии обрастает комментариями, перекрёстными ссылками. Так, ещё без наличия соответствующих технических средств (HTML и Интернет), мы имеем прототип современного интертекстуального (точнее, гипертекстуального) пространства.

6. Авторитетность как коммуникативная категория

Есть ряд текстов в любой культуре, чья интертекстуальность не совсем анонимна, а подкреплена авторитетом автора, либо ситуации и закреплена исторически многократным (рекуррентным) повторением, цитированием. Одной своей стороной континуум прецедентных текстов опирается на авторитетность их отправителей, другой же (здесь происходит анонимизация, «смерть автора») – впадает в паремиологический фонд языка и культуры (пословицы,