М.Ляхтеэнмяки (Mika Lähteenmäki)

Лингвофилософская концепция М.М.Бахтина: о двуединой онтологии языка

Далеко не всегда легко отдавать себе ясный отчет в том, чтó Бахтин подразумевает под определенным термином в том или ином контексте, так как он нередко придает терминам разные значения в разных текстах или, наоборот, обозначает одно и то же явление несколькими близкими, но не идентичными по своему значению терминами, акцентирующими разные моменты данного явления. Так дело обстоит и со взглядами на язык, характеризующимися его известной любовью к вариации терминов. Вместо того чтобы придерживаться одной четко определенной позиции, Бахтин обращается к многогранному феномену слова с разных, хотя и дополняющих друг друга, точек зрения. Тем не менее, несмотря на сложность и важность вопроса, диалогическую концепцию языка можно считать недостаточно изученной в современной бахтинистике, особенно если сравнить с изобилием работ, посвященных рассмотрению философских, литературоведческих и культуроведческих моментов научного наследия М.М.Бахтина. Конечно, идеи Бахтина о языке затрагиваются в той или иной степени в большинстве монографий о нем, и в литературе встречается ряд статей, посвященных анализу его языковой концепции, но тем не менее, нам кажется, что диалогическому подходу к языку пока не уделяли того внимания, которого он заслуживает.

Что касается интерпретации ‘лингвистических’ идей Бахтина, его нередко представляли как своего рода ‘антилингвиста’ [Stewart 1986], опровергающего теоретическую и методологическую обоснованность какого бы то ни было лингвистического подхода к языку. Согласно такой интерпретации, диалогическая философия языка, по сути дела, представляет собой не философию языка, а скорее философию речевого общения или коммуникации [Holquist: 311; Dark, Holquist 1984: 222], что предполагает четкое различение понятий языка и использования языка. Нам кажется, что антилингвицизм тесно связан, с одной стороны, с тенденцией интерпретировать философскую программу Бахтина как некоторую философию ‘беспорядка’ (messiness) [Morson 1990]. Следовательно, взгляды Бахтина о языке считаются не чем иным, как конкретной манифестацией его ‘антисистемного мышления’, исходящего из его враждебного отношения к любым формам теоретизма. С другой стороны, также обосновывается идея об имманентном наличии антисистемности в лингвофилософской концепции Бахтина: указывают на его собственно ‘лингвистические’ размышления, которые по данному взгляду дают основания для антилингвистической интерпретации диалогического подхода к языку. Разумеется, особое внимание уделяется тем многочисленным высказываниям Бахтина, в которых он – наряду с Волошиновым – резко критикует взгляды Соссюра и других представителей структурной и формальной лингвистики. Более того, немаловажным является известное разграничение Бахтиным лингвистических и металингвистических явлений, которое он четко проводит в «Проблемах поэтики Достоевского», а также в написанной в начале 50-х гг. работе «Проблема речевых жанров». Так, суровая критика структурализма и разработанный Бахтиным металингвистический подход принимаются многими комментаторами в качестве антилингвистического постулата, стремления избежать каких бы то ни было организующих концепций языка.

Однако, на наш взгляд, такая антилингвистическая интерпретация лингвофилософской позиции Бахтина малоубедительна и неоправданна. Мы считаем, что из его критических откликов на теоретические предположения современной ему структурной лингвистики и четкого разграничения лингвистики и металингвистики отнюдь не вытекает, что Бахтин против любой формы лингвистического изучения слова. Несмотря на то, что критический диалог с представителями структурализма сыграл важную роль в формировании фундаментальных теоретических положений Бахтина, он не раз констатировал, что лингвистика вполне оправдана: и лингвистика и металингвистика изучают слово с разных точек зрения, дополняя друг друга [Бахтин 1994: 395]. Настоящая статья имеет целью показать, что возражения Бахтина против структурной лингвистики, в которой в основу анализа кладется абстрактная система языка, не дают оснований для интерпретации металингвистики в качестве антитезиса структурализма, согласно которому язык можно изучать только в свете его неповторяемых пространственно-временных реализаций. Наоборот, мы считаем, что суть лингвофилософской концепции Бахтина заключается в его стремлении избежать тех форм мышления, которые опираются на подобные категориальные противопоставления и бинарные оппозиции взаимоисключающих терминов.

Антилингвистическая интерпретация идей Бахтина подразумевает, что диалогический подход к языку предполагает абсолютное опровержение стоящих за структурализмом, отчасти скрытых, теоретических предположений. Обычно данный взгляд оправдывается тем, что Бахтина интересует, прежде всего, функционирование языка в различных ситуационных, социальных и институциональных контекстах, тогда как Соссюр постулирует абстрактную систему языка в качестве объекта собственно лингвистического исследования, исключая речь из сферы лингвистической науки. Так, в «Проблеме речевых жанров» Бахтин настаивает на четком разведении высказывания как единицы речевого общения и предложения как единицы системы языка [Бахтин 1996: 176]. В связи с этим, он критикует многие лингвистические направления за то, что они не учитывают данное различие, а изучают «какой-то гибрид», заключающий в себя моменты предложения и высказывания [Бахтин 1994: 395]. Бахтин подчеркивает фундаментальное различие лингвистических и металингвистических фактов также в той методологической позиции, которую он впоследствии разработал в книге «Проблемы поэтики Достоевского». Согласно Бахтину, объект исследования металингвистики выходит за пределы традиционной лингвистики и, в силу этого, металингвистические и лингвистические факты нельзя смешивать друг с другом. Из этого следует, что суть его методологических размышлений заключается не в категориальном опровержении оправданности всякого лингвистического подхода, а в том, что исследователь – либо лингвист, либо металингвист – должен всегда отдавать себе ясный отчет в принадлежности объекта исследования к тому или иному из этих отдельных, но дополняющих друг друга подходов. Так, в плане методологии Бахтин проводит четкое разведение лингвистики и металингвистики, но важно подчеркнуть, что из методологической целесообразности той или иной понятийной дихотомии отнюдь не вытекает, что она должна автоматически обладать и онтологической релевантностью.

Несмотря на чисто методологический характер разделения лингвистики и металингвистики, нам кажется, что сторонники антилингвистической интерпретации, тем не менее, приписывают данному различию и некую онтологическую значимость. Считается, что из методологической позиции, согласно которой объектом металингвистики являются речевое общение и диалогические отношения, вытекает, что для Бахтина язык существует лишь в форме конкретных высказываний, актуализирующихся в определенных контекстах. Металингвистический же подход, изучающий язык и его функционирование в разнородных жизненных контекстах, предполагает онтологическую позицию, согласно которой язык существует лишь в плане сплошной неповторяемой актуальности, где царствуют бесконечная вариация и относительность.

Мы считаем, что понимание металингвистики как наивно-позитивистской онтологической позиции, согласно которой ‘мебель языковой действительности’ состоит исключительно из конкретных, т.е. пространственно-временных объектов и явлений, не обосновано и сильнейшим образом вводит в заблуждение. Напомним, что металингвистика представляет собой лишь методологический подход, изучающий те стороны языка, которые остаются за пределами структурной лингвистики. Что касается онтологии языка, дело обстоит иначе. Мы считаем, что языковая концепция Бахтина предполагает понятие социальной ‘системы языка’, которая принимается в качестве необходимой предпосылки для осуществления коммуникативных намерений говорящего и взаимопонимания интерактантов. По словам Бахтина, «за каждым текстом стоит система языка <…> Но одновременно каждый текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым»[1]. Таким образом, каждое высказывание заключает в себе два полюса. С одной стороны, высказывание характеризуется своей пространственно-временной уникальностью и, следовательно, является индивидуальным и неповторимым. С другой стороны, высказывание предполагает язык, т.е. общепонятную знаковую систему, гарантирующую взаимопонимание интерактантов.

В работах «Проблема речевых жанров» и «Проблема текста», написанных Бахтиным в течение 1950-х гг., его онтологическая позиция, предполагающая фундаментальное различие между данными и созданными аспектами языка, нашла эксплицитное выражение. Тем не менее, даже для текстов данного периода характерна некоторая шаткость употребляемой в них лингвистической терминологии [Бахтин 1996: 212]. В «Проблеме речевых жанров», как и в записях к данному тексту, написанных в начале 1950-х гг., различие между терминами ‘речь’ и ‘речевое общение’ еще не сложилось окончательно, а Бахтин нередко употребляет их как взаимозаменимые понятия. Как известно, в «Проблеме речевых жанров» Бахтин проводит известное различие между предложением как единицей языка и высказыванием как единицей речевого общения. Тем не менее, в записях к тексту «Проблема речевых жанров» Бахтин утверждает: «единица речи – высказывание» [Там же: 207]. Кроме того, он констатирует, что «речь – реализация языка в конкретном высказывании» и «кроме форм языка в речи имеются и другие формы – формы высказывания» [172]. Нечеткость в употреблении данных терминов бросается в глаза не только в архивных материалах, но и в опубликованном варианте «Проблем речевых жанров», где Бахтин характеризует высказывание, как «настоящую единицу речевого общения», и в том же абзаце утверждает, что «речь всегда отлита в форму высказывания» [311] (выделение курсивом М.Л.). Однако в работе «Проблема текста», написанной в 1959-60-м гг., мы уже находим четкое разведение понятий речевого общения и речи. По словам Бахтина, различие между данными понятиями заключается в том, что «язык и речь можно отождествлять, поскольку в речи стерты диалогические рубежи высказываний. Но язык и речевое общение (как диалогический обмен высказываниями) никогда нельзя отождествлять». Таким образом, в «Проблеме текста» термин «речевое общение», который уже приобрел ‘собственно бахтинское’ значение, противопоставляется «речи» по признаку наличия в нем диалогичности. «Речевое общение» обозначает однозначно форму социального взаимодействия, которая осуществляется в форме «высказываний», тогда как «речь» понимается в качестве совокупности текстового или знакового материала, лишенного диалогических отношений. Кратко отметим еще одну терминологическую особенность текстов 1950-х гг., касающуюся соотношения лингвистической терминологии Бахтина и Соссюра. Как известно, соссюровская диада langue и parole обычно переводится на русский язык как «язык» и «речь», а langage, в свою очередь, обозначается словом «речевая деятельность» [Соссюр 1933]. У Бахтина «язык» также соответствует соссюровскому langue, но для обозначения parole он употребляет не общепринятую «речь», а «высказывание», тогда как «речь» обозначает langage. Например, в «Проблеме речевых жанров» Бахтин пишет, что Соссюр противопоставляет «высказывание (la parole), как чисто индивидуальный акт, системе языка», К тому же, в архивных записях он употребляет выражение «лингвистика высказывания» [Бахтин 1996: 275] для обозначения linguistique de la parole Соссюра. Заслуживает внимания и тот факт, что терминология, употребляемая Бахтиным в текстах 1950-х гг., полностью соответствует терминологии книги «Марксизм и философия языка». Так, в текстах 1950-х гг. термин «речь» – когда он не употребляется в качестве синонима «речевого общения» – обозначает не parole, а langage т.е. «язык вообще». В свете этого, мы считаем, что критические замечания Бахтина о дихотомии «языка» и «речи» направлены первоначально не против Соссюра и его концепции, а против понятия «речи» в том специфическом значении, в котором оно использовалось в начале 1950-х гг. в советской лингвистике [Гоготишвили 1996: 547]. Таким образом, оказывается, что настоящим диалогизирующим фоном возражений Бахтина являются, в том числе, и работы В.В.Виноградова, в которых, по словам Бахтина, «с одной стороны, декларируется внеидеологичность языка, как лингвистической системы (его внеличностность), а с другой – контрабандой вводится социально-идеологическая характеристика языков» [Бахтин 1996: 311].

Согласно Бахтину, фундаментальная разница между языком и речевым общением сводится к тому, что система языка нейтральна по отношению к различным идеологическим позициям. Отметим сразу, что не все комментаторы Бахтина учитывают то, что для Бахтина план языка как нейтральной системы и план высказываний как конкретно-исторических манифестаций языка – две фундаментально различные вещи[2]. Нейтральность системы языка отражается в том, что одни и те же элементы языка могут употребляться для передачи диаметрально противоположных смысловых позиций. В записях к «Проблеме речевых жанров» Бахтин пишет, что «1) язык нейтрален к диаметральному расхождению точек зрения, 2) что противоположность определяется отношением высказываний (а не языка) к объективной действительности» [Бахтин 1996: 261]. В представлении Бахтина, лишь высказывания, будучи настоящими единицами речевого общения, могут выражать смысловые позиции субъектов и, в силу этого, способны вступать в диалогические отношения, тогда как лингвистические единицы остаются нейтральными к тем или иным идеологическим позициям, выражаемым при помощи языка. Таким образом, для Бахтина система языка существует in potentia и представляет собой средство, которое может использоваться говорящими для передачи различных смысловых позиций.

Приведенные выше примеры показывают, что Бахтин эксплицитно обращается к проблеме соотношения системы и актуального речевого общения и приписывает данному концептуальному различию также определенную онтологическую значимость. Тем не менее, нам кажется, что этот факт полностью упускается из виду при антилингвистическом подходе к лингвофилософскому наследию Бахтина. Роль данной понятийной дихотомии, как и лингвистической тематики вообще, преуменьшается также в комментариях к текстам 1950-х гг., содержащихся в 5-м томе «Собрания сочинений». В них лингвистические размышления Бахтина считаются, главным образом, «девтероканоничными» по своему характеру, т.е., не выражающими собственно авторскую смысловую позицию. Согласно Л.А.Гоготишвили, автору комментариев, «Проблема речевых жанров» – «практически единственная работа М.М.Б., написанная непосредственно изнутри лингвистики с соблюдением терминологических норм и риторических приемов, характерных для того времени. Вследствие этого оригинальные, собственно бахтинские идеи, адаптация которых к текущей ситуации была, видимо, сверхзадачей статьи, занимают здесь сравнительно мало места» и, следовательно, «бóльшая часть текста <…>) построена с условно принятой чужой позиции». [Гоготишвили 1996: 537] Таким образом, согласно Гоготишвили, «на глубинном, собственно бахтинском, смысловом уровне противопоставление языка и речи не является действительно обязательным моментом», и, следовательно, обращение к данной дихотомии «имеет в большинстве случаев условный «двуголосый характер» [Гоготишвили 1996: 566]. Однако такая стратегия, при помощи которой можно отделаться в принципе от любых ‘неподходящих’ отрывков, лишь указывая на их ‘двуголосый’ характер или называя их ‘риторической декорацией’, представляется нам малоубедительной. Мы считаем, что для адекватного понимания и объяснения кажущейся противоречивости лингвистической терминологии Бахтина нет необходимости клеймить какие-то высказывания ‘риторической декорацией’, не отражающей ‘собственно бахтинские’ смысловые позиции. Для того чтобы обосновать свою точку зрения, мы должны рассмотреть позицию Бахтина немного более подробно.

Начнем с работы «Слово в романе», написанной Бахтиным в 1934-35 гг. В данном тексте Бахтин рассматривает язык как конкретное пространственно-временное явление или, по его словам, как «действительное разноречие», под которым он имеет в виду «язык как идеологически наполненный, язык как мировоззрение» [Бахтин 1975: 84]. Бахтина интересует язык как динамичная разноречивая система разных борющихся форм; он обращает особое внимание на социально-идеологическую, социально-групповую и жанровую расслоенность одного национального языка. Тем не менее, он не может, и даже не считает нужным, обойтись без определенной организующей концепции языка. Согласно Бахтину, язык как актуально-историческое явление, реализующееся в форме действительного разноречия, всегда противостоит «общему единому языку» как системе языковых норм [Там же: 83-84]. Бахтин утверждает, что в среде действительного разноречия того пли иного национального языка действует и система языковых норм «единого языка» [85]. В представлении Бахтина, действительное разноречие всегда дано, а единый язык, но сути дела, задан. Тем не менее, было бы неправильным считать единый язык научной абстракцией, созданной лингвистом для чисто теоретических целей. Бахтин пишет: «Общий единый язык – это система языковых норм. Но эти нормы – не абстрактное долженствование, а творящие силы языковой жизни» [85]. Так, несмотря на то, что в представлении Бахтина язык дан индивидуальному сознанию в форме конкретного разноречия, он, тем не менее, заключает в себе и нормативный момент, функционирующий как смысловой потенциал, который лежит в основе индивидуального языкового творчества.

Что касается терминологии Бахтина, в работе «Слово в романе» он использует «язык», главным образом, для обозначения его конкретных пространственно-временных реализации. Однако в работах 1950-60-х годов, кроме плана конкретных высказываний, Бахтин постулирует также ‘второй’ план абстракции, который он четко отличает от пространственно-временных реализаций языка. В силу этого, в поздних текстах слово язык употребляется Бахтиным для обозначения постулируемой им абстракции, представляющей собой совокупность нейтральных лингвистических фактов. «Высказывание», в свою очередь, обозначает конкретную реализацию языка в определенном социально-идеологическом контексте, и, следовательно, соответствует, более или менее, плану «идеологически наполненного языка», находящегося в центре внимания Бахтина в работе «Слово в романе». Так, то, что в работе «Слово в романе» Бахтин характеризует язык как «идеологически наполненный», а в более поздних текстах, наоборот, настаивает на нейтральности языка, отнюдь не говорит о противоречивости его ранней и поздней позиций. Наоборот, на наш взгляд, дело вообще не в противоречивости ранних и поздних взглядов; кажущиеся терминологические различия объясняются тем, что Бахтин в разных работах рассматривает язык с разных точек зрения.

Таким образом, несмотря на то, что лингвистическая терминология позднего Бахтина в определенном смысле напоминает терминологию структуралистов, мы не считаем, что ‘структурная’ терминология поздних текстов представляет собой некоторый двуголосый дискурс. На наш взгляд, Бахтин употребляет такие термины, как «язык», «речевое общение» и «речь» в их прямом или ‘собственно бахтинском значении’, при этом придавая им содержание, отличающееся от стандартного понимания данных концептов. Ниже мы перейдем к рассмотрению бахтинского понимания соотношения данных и созданных моментов языка, в основе которого лежит диалогическая концепция социальной онтологии языка.

Несмотря на то, что диалогический подход Бахтина, в определенном его понимании, представляет собой критическую альтернативу структурному подходу Соссюра, Бахтин и Соссюр, тем не менее, разделяют, по крайней мере, то фундаментальное предположение, что язык является, прежде всего, социальным явлением. Однако сопоставление их взглядов обнаруживает неоднозначность данного предположения. Их взгляды расходятся не только относительно понимания самого термина «социальное», но и относительно того, какие импликации вытекают из социальной онтологии языка. Как известно, в представлении Соссюра социальный факт языка равняется лингвистической системе, противостоящей речи и высказыванию как социальное – индивидуальному. В силу этого, при структурном подходе Соссюра лингвистика должна изучать социальную систему языка, а высказывание, будучи индивидуальным явлением, остается, по определению, вне собственно лингвистического изучения языка.

В противоположность Соссюру, Бахтин настаивает на том, что использование языка является социальным явлением. В «Диалоге I», где «речь» используется Бахтиным в качестве синонима для «речевого общения», он утверждает, что «речь – это язык in actu. Недопустимо противопоставление в какой бы то ни было форме языка и речи. Речь так же социальна, как и язык» [Бахтин 1996: 212]. Из данной цитаты явствует, по крайней мере, две вещи. Во-первых, Бахтину язык представляется потенциалом, актуализирующимся в конкретных контекстах, в которых говорящий использует смысловые ресурсы языка для достижения определенных целей. Во-вторых, и в связи с предыдущим, Бахтин выступает не против дихотомии языка и его использования как таковой, а лишь против противопоставления данных понятий по признаку социальности. Так, лингвофилософская концепция Бахтина противоречит позиции Соссюра в том существенном отношении, что, согласно Бахтину, система языка и речевое общение одинаково социальны по своей природе. В его представлении, из имманентной социальности речевого общения следует, что актуальные высказывания не сводятся к речевым намерениям говорящего, как предполагается при соссюровском подходе. В отличие от Соссюра, Бахтин считает, что высказывание как единица речевого общения не является «совершенно свободной комбинацией форм языка», а регулируется социальными правилами и конвенциями.

Итак, наши рассуждения показывают, что, несмотря на то, что Бахтин опровергает соссюровскую интерпретацию соотношения языка и высказывания (parole), он, тем не менее, готов принять понятийное различие между языком как системой и конкретной реализацией языка с определенными оговорками. Более того, в его представлении из имманентной социальности языка и речевого общения вытекает, что не только система языка, но и высказывания заключают в себя нормативный момент. В свете этого, несколько парадоксально, что Бахтина интерпретировали как антилингвиста, концептуализирующего язык как ‘беспорядок’. Разумеется, мы считаем подобную интерпретацию лингвофилософской концепции Бахтина необоснованной и неоправданной. Учитывая эксплицитное утверждение Бахтина, согласно которому нормативность пронизывает не только систему языка, но и сферу речевого общения, вряд ли можно согласиться с антилингвистической интерпретацией, полагающей, что его теоретическая позиция определяется, в первую очередь, своей отстраненностью по отношению к каким бы то ни было организующим концепциям языка

Наш тезис, согласно которому в основе лингвофилософской концепции Бахтина лежит двуединая онтология языка, предполагает, что категориальное противопоставление Бахтиным лингвистических и металингвистических явлений в плане методологии не является прямым отражением его онтологической позиции. Тем не менее, из этого не следует, что данное понятийное противопоставление является онтологически пустым. Бахтин приписывает понятиям «язык» и «речевое общение» и определенную онтологическую значимость, но онтологическое и методологическое понимание соотношения языка и речи не идентичны, отличаясь друг от друга в одном существенном отношении. Если в плане методологии Бахтин настаивает на категориальном разведении единиц языка и речевого общения, то в плане онтологии язык и речевое общение тесно взаимосвязаны. Перефразируя слова самого Бахтина, мы предлагаем следующую формулировку его онтологической позиции: в плане онтологии язык, как двуликий Янус, смотрит в две стороны: в каждый момент своего существования он включает в себя и объективное единство общепонятной системы языка, и единственность конкретных событийных высказываний. В этом, на наш взгляд, заключается основное положение двуединой онтологии языка, лежащей в основе диалогической философии языка Бахтина.

Мы считаем, что основная импликация, вытекающая из предположений двуединой онтологии языка, заключается в том, что язык как система не представляется самостоятельным и себе-тождественным объектом, как предполагается в соссюровском и постсоссюровскои структурализме. Это означает, что система языка не представляет собой надындивидуальную систему, которая существует для себя в мире социальных фактов, независимо от актуальных пространственно-временных реализации языка. Наоборот, бахтинское понимание социальной онтологии языка предполагает, что в плане онтологии язык как система неотъемлема от актуальных использований языка. Иными словами, язык существует одновременно в плане системы языковых норм и в плане неповторимых пространственно-временных высказываний, и эти два онтологических полюса взаимоопределяются. Мы считаем, что бахтинская концепция соотношения данных и созданных моментов языка аналогична и, в конечном счете, восходит к предположениям, касающимся архитектоники сознания, так как Бахтин принимает язык и речевое общение не в качестве противостоящих и взаимоисключающих терминов, а видит их как два взаимоопределяющихся полюса одного и того же явления. Именно эту онтологическую позицию Бахтина мы называем двуединой онтологией языка.

Творчество и образ мышления Бахтина характеризуются, в том числе, осознанным стремлением вырваться из тех форм мышления, которые концептуализируют реальность при помощи бинарных оппозиций взаимоисключающих терминов, придавая им также онтологическое содержание. В этом отношении показателен, например, разработанный Бахтиным диалогический концепт сознания, в основе которого лежит своеобразное понимание понятий «субъективного» и «объективного», отличающееся от их дихотомического понимания как диаметрально противостоящих понятий. Бахтин исходит из того, что сознание является имманентно социальным по своей природе. Согласно Бахтину, «у человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе, смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другому или глазами другого». Так, в представлении Бахтина «другость» является конститутивным моментом сознания и, следовательно, индивидуальное сознание немыслимо в изъятии из других сознаний. Иными словами, индивидуальное сознание несамостоятельно, оно существует и формируется лишь в отношении к другим сознаниям. С другой стороны, несмотря на свою имманентную социальность, сознание при таком взгляде все же не теряет своей индивидуальности. Индивидуальность сознания и его неслиянность с другими сознаниями гарантируются тем, что оно вступает в диалог с другими сознаниями со своей неповторимой позиции. Таким образом, в представлении Бахтина, сознание представляет собой некоторое единое целое, включающее в себя одновременно и социальный, и индивидуальный моменты.

Фундаментальное предположение философии поступка Бахтина заключается в том, что каждый человеческий поступок является, по сути дела, неповторимым, так как он неотделим от конкретной позиции поступающего субъекта. В силу этого, также высказывания, принадлежащие к категории человеческих актов, характеризуются своей уникальностью, несмотря на их имманентную укорененность в социальной и культурной практике данного общества: «Высказывание никогда не является только отражением или выражением чего-то вне его уже существующего, данного и готового. Оно всегда создает нечто, до него никогда не бывшее, абсолютно новое и неповторимое <…>). Но нечто созданное всегда создается из чего-то данного <…>. Все данное преображается в созданном» [Бахтин 1979: 260].

С одной стороны, данная цитата иллюстрирует свойственный Бахтину антиредукционизм, согласно которому высказывание, как и любой человеческий поступок, является неповторимым по своему смысловому содержанию. Иными словами, в представлении Бахтина, между данным и созданным не существует каузальной связи, и вследствие этого актуализирующиеся в определенных контекстах смыслы не сводятся к предустановленным в языке смысловым ресурсам. С другой стороны, несмотря на имманентную уникальность и созданность высказываний, было бы неправильно полагать, что смысл того или иного высказывания представлял бы собой лишь мимолетное выражение определенной ситуации, созданное in toto говорящим и слушающим. Следовательно, смысл высказывания нельзя исчерпывающе описать лишь в плане сплошной актуальности и его неповторимых моментов, исключая моменты нормативные и конвенциональные. Согласно Бахтину, созданное всегда предполагает нечто данное: и данные, и созданные моменты языка постоянно взаимодействуют и взаимоопределяются. Мы считаем, что суть онтологической позиции Бахтина заключается именно в его оригинальной концептуализации соотношения данного и созданного в языке, согласно которой язык представляет собой постоянно переформирующееся динамичное целое.

Попытаемся пояснить нашу позицию, подходя к проблематике соотношения языка и речевого общения с точки зрения индивида, пользующегося языком. Согласно Бахтину, каждый индивид узнает язык «из конкретных высказываний, которые мы слышим и которые мы сами производим в живом речевом общении»; и далее, формы языка усваиваются «в формах высказываний и вместе с этими формами» [Бахтин 1994: 187]. Иными словами, язык дан индивиду в форме готовых образцов или шаблонов контекстно-обусловленного поведения, которые, в конечном счете, дают возможность индивиду поступить целесообразно в многообразных областях человеческой деятельности. В представлении Бахтина, язык является и нормативным явлением, включающим в себя нормы, регулирующие как формы языка, так и формы высказываний. Когда язык понимается как нормативное целое, его можно характеризовать как совокупность конвенциональных смысловых ресурсов, выкристаллизовавшихся в разнородных контекстах использования языка. При таком понимании язык является конститутивным относительно актуального вербального поведения индивида в той или иной ситуации.

С другой стороны, актуализирующийся в определенном контексте смысл не сводится к смысловому потенциалу того или иного языкового выражения, так как актуальные смыслы неповторимы и до этого никогда не встречались. Смысловой потенциал того или иного языкового выражения претерпевает изменения в силу своей адаптации к выражению различных, нередко противостоящих друг другу, смысловых позиций говорящих. Каждое использование того или иного языкового выражения отражается обратно на языке и оказывает влияние на будущий смысловой потенциал данного выражения, и, следовательно, на процесс становления языка. В этом отношении, бахтинский тезис о двуединой природе существования языка близок взгляду Гидденса, согласно которому социальные структуры можно характеризовать одновременно как средство и как результат тех разнородных форм социального поведения, которые они рекурсивно организуют [Бахтин 1996: 330; 1979: 181; Giddens 1984: 25]. Таким образом, язык представляет собой одновременно данность, лежащую в основе индивидуального языкового творчества как его конститутивный момент, и становящийся эластичный смысловой потенциал, который постоянно переформируется в силу использования смысловых ресурсов языка в уникальных речевых ситуациях.

Продолжение »