Н.А.Красавский (Волгоград)

Концепт 'ZORN' в пословично-поговорочном фонде немецкого языка

На материале пословиц и поговорок анализируется концепт «Zorn» в немецком языковом сознании.

An analysis of the concept «Zorn» in German language conscience is given.

Более полувека тому назад Л. Ельмслев в своих хорошо известных лингвистической общественности «Пролегоменах к теории языка» справедливо указал на необходимость изучения языка как продуктивного способа интерпретации человеческой культуры: «Язык, рассматриваемый как знаковая система и как устойчивое образование, используется как ключ к системе человеческой мысли, к природе человеческой психики. Рассматриваемый как надындивидуальное социальное учреждение, язык служит для характеристики нации. Рассматриваемый как колеблющееся и изменяющееся явление, он может открыть дорогу как к пониманию стиля личности, так и к событиям жизни прошедших поколений» [Ельмслев 1999: 132] (курсив наш – Н.К.). Его ‘призывы’ к исследованию культуры были услышаны (пусть и с некоторым опозданием в силу идеологических причин) и отечественными учёными – лингвистами, социологами, психологами, этнографами, в целом культурантропологами. Анализ вышедших в свет в последние 10-15 лет трудов российских исследователей позволяет заметить в современной отечественной лингвистике всё более отчётливо выраженную тенденцию к интенсивному формированию нового направления – культурологической лингвистики (лингвокультурологии). Деидеологизация отечественной науки, в том числе и языковедческой, в конце 80-х привела к всплеску целой серии по своему характеру и содержанию пионерских работ, преследующих цель выявления этнокультурных особенностей менталитета представителей различных лингвистических сообществ. Культовыми стали фигуры ранее беспощадно критиковавшихся в нашем языковедении лингвистов В. фон Гумбольдта, Л.Вайсгербера, Э.Сепира, Б.Уорфа, М.Коула и многих других.

На наш взгляд, перспективность культурологической лингвистики состоит в её большом эвристическом потенциале для гуманитарных наук. Сами же объяснительные возможности культурологической лингвистики нам видятся в уникальности её статуса. Становление, формирование культурологической лингвистики следует рассматривать как позитивный результат интегрирования языкознания со смежными дисциплинами – прежде всего с культурологией, этнологией и этнографией.

К числу стержневых терминов понятийного аппарата культурологической лингвистики относится ‘концепт’, без апеллирования к которому, как кажется, сегодня не обходится ни один серьёзный исследователь, работающий в указанном филолого-гуманитарном направлении. Его фундаментальное, многоаспектное изучение предполагает облигаторное обращение учёных к анализу самых разных уровней/ярусов языка посредством применения различных исследовательских методик. Приоритетным при этом по праву признаётся лексико-фразеологический уровень языка, на котором наиболее очевидно и непосредственно фиксируются в знаковой форме арте- и ментофакты материальной и, соответственно, духовной культуры человека, в целом отражаются ценностные ориентации того/иного социума, система его моральных, этических и эстетических предпочтений, иллюстрирующая особенности менталитета конкретного лингвокультурного сообщества. Наиболее же перспективными, продуктивными при решении задач лингвокультурологического характера нам представляются научные изыскания, в поле зрения которых оказываются устойчивые, клишированные, имеющие высокий индекс употребления речевые высказывания, являющие собой результат рефлексии, глубинной ‘проработки’ тем/иным (микро)социумом наиболее актуальных для него понятий, и – как следствие – рельефно показывающие самобытность, оригинальность его языкомышления (термин Г.В.Колшанского) и речевых поступков. Уместно в этой связи вспомнить авторитетное суждение известного немецкого социолога религии М.Вебера [Вебер 1990: 374-375], согласно которому в национальной культуре активно символизируются наиболее ценностные компоненты действительности.

Многие современные исследователи – как лингвисты [Мелерович, Мокиенко 1997, Телия 1996], так и культурантропологи [см. напр., Korff 1978: 53-54] – авторитетно указывают на культурологическую релевантность фразеологизмов и пословично-поговорочных высказываний в системе фонда устойчивых речевых выражений. Именно на фразеологическом субуровне языка наиболее эксплицитно отражена сама специфика познавательного и эмоционального опыта того или иного этноса, черты его материальной и духовной культуры, воспроизводятся, как пишет В.Н.Телия, ‘характерологические черты народного менталитета’ [Телия 1996: 237].

Далее уместно, по нашему мнению, обратиться к наиболее известным дефинициям пословиц и поговорок, предлагаемых в «Лингвистическом энциклопедическом словаре». «Пословица – краткое, устойчивое в речевом обиходе, как правило, ритмически организованное изречение назидательного характера, в котором зафиксирован многовековой опыт народа; имеет форму законченного предложения» [Жуков 1990: 389]. «Поговорка – краткое изречение, нередко назидательного характера, имеющее, в отличие от пословицы, только буквальный план и в грамматическом отношении представляющее собой законченное предложение» [Жуков 1990: 379] (курсив наш – Н.К.). Несколько предваряя саму процедуру лингвокультурологического анализа концепта ‘Zorn’, заметим, что пословицы и поговорки как своеобразные (микро)тексты обладают такой семантико-прагматической характеристикой, как образность, благодаря которой тот или иной эксплицированный концепт объёмно и глубоко рефлексируется его носителями, с одной стороны, и, следовательно, обладает для них в коммуникации большой лингвопсихологической фасцинацией – с другой.

Наш выбор для лингвокультурологического анализа немецких пословично-поговорочных текстов, освоивших эмоциональную ипостась жизнедеятельности Homo loquens, обусловлен, таким образом, во-первых, их принадлежностью к жанру ‘моралите’, а во-вторых, высокой степенью технологии их интерпретации в силу гиперкраткой текстовой структуры.

Обзор специальной теоретической литературы, авторы которой изучают феномен эмоций в разных лингвокультурах, позволяет нам, с одной стороны, констатировать факт его традиционной актуальности как для естественных, так и для гуманитарных наук, а с другой – обратить внимание на поиск сходств и, в особенности, различий в языковой концептуализации этого сложного явления. Культурный процесс социализации человека сопровождается лингвистической объективацией эмоций. Их языковое оформление оказывается прямо или опосредовано детерминированным общекультурным развитием конкретного этноса, спецификой его коллективной психологии, исторической судьбы, в целом всего культурного пространства. Базисным способом диахронического и синхронического распредмечивания культурного пространства этносов, столь необходимого человеку для понимания зарождения, принципов и форм функционирования и перспектив дальнейшего развития цивилизации, является изучение различных семиотик, в том числе и вербальных, наиболее полно сохранивших нам для научного анализа в виде текстов ‘алфавит человеческих идей’ (терминология Дж.Локка) того или иного народа, той или иной этнической общности.

Задача данной статьи достаточно скромна: её автор предполагает рассмотреть с лингвокультурологических позиций конкретный фрагмент эмоциональной концептосферы – концепт ‘Zorn’, образно распредмеченный в пословицах и поговорках немецкого языка. Прежде чем приступить к изложению сути проблемы, следует вкратце остановиться на определении двух базисных терминов – ‘эмоциональный концепт’ и ‘эмоциональная концептосфера’, которыми мы будем оперировать в ходе предполагаемого анализа соответствующего материала. Эмоциональный концепт нами дефинируется как этнически, культурно обусловленное, сложное структурно-смысловое, как правило, лексически и/или фразеологически вербализованное образование, базирующееся на понятийной основе, включающее в себя помимо понятия, образ и оценку, и функционально замещающее человеку в процессе рефлексии и коммуникации множество однопорядковых предметов (в широком смысле слова), вызывающих пристрастное отношение к ним человека. Эмоциональный концепт знаково оформлен. Способы его семиотической экспликации могут быть вербальными (т.е. выраженными через язык) и невербальными (т.е. выраженными иными техниками, например, жестом, рисунком и т.п.). В предлагаемой читателю статье, мы намерены исследовать один из фрагментов вербально эксплицированной эмоциональной концептосферы. Эмоциональная концептосфера есть совокупность эмоциональных концептов.

Задача и сам материал исследования предполагают применение лингвистических методов – текстуального, интерпретационного и – фрагментарно – компонентного (дефиниционного) анализа, а также использование данных, почерпнутых из культурологии, психологии, этнопсихологии и психоанализа. При лингвистической интерпретации пословиц и поговорок мы намерены с целью верификации их ‘истинности’ обращаться к элитарным (художественным) текстам, созданным в последние три столетия в немецкой прозе и поэзии.

Интерпретативный анализ соответствующих немецких пословиц и поговорок обнаруживает, что ‘Zorn’ равно как и онтологически максимально близкий ему концепт ‘Wut’ оцениваются как крайне нежелательные для человека психические переживания. Аргументами при этом, согласно представлений немцев, служат следующие вербализованные суждения, классифицируемые нами на соответствующие семантические группы.

Квантитативно наиболее представлена (7 примеров) идея осуждения немецким этносом переживания гнева семантической группой ‘гнев – это неразумно’: (a) Wo der Zorn einkehrt, muss der Verstand ausziehen; (b) Es ist selten gut, was einer aus Zorn tut; (c) In der Wut tut niemand gut; (d) Wer im Zorn handelt, geht im Sturm unter Segel; (e) Der Zorn ist ein schlechter Ratgeber; (f) Im Zorn erkennt man den Toren; (g) Zorn beginnt mit Torheit und endet mit Reue. Нетрудно заметить, что гнев чётко противопоставлен такому понятию, как ‘разум’ (Verstand); эта эмоция в немецком этносе ассоциируется в целом исключительно c иррациональным поведением пребывающего в состоянии гнева человека – ein schlechter Ratgeber, selten gut, niemand tut gut (плохой советчик, ничего хорошего не выйдет), der Tor (глупец), die Torheit (глупость), im Sturm unter Segel (неоправданный риск для жизни). Утверждается, что после совершения ‘гневных’ действий человек, успокоившись, непременно впоследствии раскаивается (Zorn endet mit Reue), что говорит о негативном характере эмоций ‘Wut’ и ‘Zorn’.

Накопленный немецким народом жизненный опыт, соответственно, нашедший свою лингвистическую объективацию в пословицах и поговорках, коррелирует с анкетными данными, полученными психологом К.Изард, поставившим перед собой задачу узнать мнение американских студентов о последствиях переживания данных эмоций. Одними из наиболее распространённых ответов были указания испытуемых на импульсивность, иррациональность действий человека, переживающего гнев, а также на необходимость сохранить или восстановить контроль над собой в провоцирующих эту эмоцию ситуацию [Изард 1999: 247]. Корреспонденция оценочных характеристик гнева, вербализованного в кладезе народной мудрости, и экспериментальных данных, полученных в результате проведения анкеты, на наш взгляд, очевидна. Тем более убедительным оказывается мнение представителей разных народов о нежелательности, ещё точнее – о практической нецелесообразности переживания гнева, поскольку в данном случае речь идёт о двух во многом культурно различающихся этносах – немецком и американском.

Сделанный вывод ‘подтверждается’ и многочисленными метафорическими примерами из художественных произведений, описывающих анализируемый концепт: Zwischen ihren festen Gestalten flatterte das Mädchen, nur noch aufrecht gehalten von unsinniger Wut (H.Fallada); Er erstickte fast vor sinnlosem Zorn (H.Fallada); In blinder Wut sterben (C.Brentano) и мн. др.

Вторую семантическую группу, квалифицирующую гнев на уровне пословично-поговорочного фонда немецкого языка, можно обозначить как ‘гнев – это вред здоровью, от него следует избавляться’. Согласно пословицам и поговоркам, переживание гнева наносит вред здоровью человека, лишает его необходимого ему сна: Nimm den Zorn nicht mit ins Bett; Stiller Zorn, schlimmer Zorn – и, следовательно, от этой эмоции следует избавляться. Одобрительно оценивается поведение человека, сумевшего совладать с данной отрицательной эмоцией: Wer einen Zorn bezwingt, hat einen Feind besiegt. При этом, однако, каких-либо конкретных рекомендаций относительно способов профилактики и преодоления гнева не даётся в отличие, например, от случая переживания такой негативной эмоции, как печаль (ср. Beim Trinken und Essen wird der Kummer vergessen; Der Kummer schwindet, wenn er keine Nährung findet; Mit einem Pfennig Frohsinn vertreibt man ein Pfund Kummer и т.п.). Немецкий этнос ограничивается констатацией факта осуждения ‘гневного’ поведения человека. Считается, что переживание гнева есть признак слабого характера: Der Zorn beherrscht nur schwache Leute.

Отрицательная направленность гнева активно и достаточно образно передаётся в ином – элитарном – типе текста: Eine kalte, bittere Wut erfüllte sie (F.Weiskopf); Er kochte innerlich vor Wut und Empörung (B.Kellermann); Ach, in seinem Herzen wehen Höllenflammen tiefen Zornes (C.Brentano) (подробнее см.: [Красавский 1998: 96-104]). Образный компонент концепта гнева, как можно заключить, оценочно строится на элементах таких денотативных сфер, как ‘температура’ (а именно ‘холод’, либо же, наоборот, ‘жар’) и ‘вкус’ (точнее – горький ‘привкус’ эмоции). Аналогичные примеры обнаружены лингвистами также и в других языках, например, в английском и русском [Покровская 1996: 22-26], что, по всей видимости, свидетельствует об универсальности образов, лёгших в основу метафорического осмысления данного эмоционального концепта. Установлено, что в основу его образного компонента положены такие базисные метафоры, как а) горячая жидкость, б) опасное животное, в) противник в борьбе, г) безумие [Покровская 1996: 23; Kvensces 1990; Lakoff 1987] (курсив наш – Н.К.).

Ассоциирование рассматриваемой эмоции равно, впрочем, как и ряда других эмоций (см. подробнее: [Красавский 1998: 96-104]) именно с понятиями холода и тепла (или жары) объяснимо архетипным характером последних. Ознакомление со специальной научной литературой [Гачев 1988: 194–197; Лосев 1993: 103–105; Юдин 1999,: 37–39] позволяет сделать вывод о том, что к архетипам относятся прежде всего физически воспринимаемые объекты мира – ‘огонь’, ‘вода’, ‘воздух’, ‘земля’. Они, по мнению М.М.Маковского, имеют свои ‘производные’ – физические действия ‘гореть’, ‘блестеть‘, ‘бить’ и др. [Маковский 1992: 22, 55–56, 64–66]. В частности, таким архетипам, как ‘огонь’ и ‘вода’, уже древним человеком приписывались всевозможные (в нашем современном понимании) сверхъестественные, мифолого-магические свойства. Древние цивилизации повествуют нам о многочисленных мифах, в которых сакрализованы загадочные, непонятные для архаичного человека природные явления. Так, по утверждению И.Т.Касавина, «познание огня наполнялось антропоморфными аналогиями: огонь рождался в результате сакрального акта (молнии), перебегал с места на место, жил в костре или примитивной плетенке, питаясь сушняком и остатками пищи, как бы приносимыми в жертву, умирал под дождем и т.п. <...> Огонь был понят как искра потерянного рая» [Касавин 1999: 165].

Сакрализация огня, воды и т.п. оставила на ‘теле’ языка как инструменте познания и способе аккумуляции знаний и опыта множество речевых высказываний, квалифицируемых нами сегодня как метафоры. Можно предположить, что сегодняшние метафоры, нередко воспринимаемые как стёртые или даже мёртвые в силу их высокочастотной эксплуатации в речи, вероятно, изначально имели мало общего со вторичной номинацией: перенос свойств, характерных для одних объектов, на другие по своей сути был естественным процессом для архаичного человека.

Третья идея, выраженная в пословично-поговорочном фонде немецкого языка и сопряжённая с концептом ‘Zorn’, может быть сформулирована следующим образом: ‘гнев – это хозяйственные (экономические) убытки’ (Wer im Zorn aufsteht, setzt sich mit Schaden nieder). Её вербальная фиксация в культурной системе немецкого народа на уровне ‘готового’ к употреблению текста кажется нам вполне закономерной, если вспомнить, например, труды социолога религии М.Вебера, согласно которым немецкий социум традиционно был нацелен на создание материальных благ. Стремление к ним, как следует из работ М.Вебера, активно и небезуспешно поощрялось, в частности, протестантской церковью [Вебер 1990]. В этой связи, на наш взгляд, представляется уместным указать на исследования лингвистов, установивших высокую степень релевантности концепта денег именно для немецкой культуры [Бабаева 1997]. Здесь же отметим выявленный нами факт более плотной корреляции между эмоциональным концептом ‘Trauer’ и концептом богатства для немецкого этноса по сравнению с русским (ср., например, Hundert Stunden Kummer bezahlt keinen Heller Schulden; Mit einem Pfennig Frohsinn vertreibt man ein Pfund Kummer и мн. др.).

Эмоция гнева, как показывает эмпирический материал, в немецкой культуре ассоциативно корреспондирует с мужским типом поведения: Zorn ist ein Mann, Sanftmut eine Frau. В данному случае гнев противопоставлен эмоции, вернее черте характера – кротости (Sanftmut). Указанный лингвистический факт психологически верифицируем. Гнев, входящий, согласно теории дифференциальных эмоций, в триаду враждебности [Изард 1999: 240], непосредственно коррелирует с агрессивным типом поведения человека. По утверждению американского психолога, «агрессивность часто ассоциируется с сексуальной потенцией, но эта взаимосвязь обусловлена, по-видимому, не только биологическими, но и культуральными факторами. Очень многие люди рассматривают агрессивность как признак мужественности» [Изард 1999: 264] (курсив наш – Н.К.).

Ярко выраженный агрессивный характер метафорического переосмысления эмоции гнева убедительно иллюстрируется многочисленными примерами из художественных произведений, кстати, независимо от времени их создания, что свидетельствует о высокой степени образности анализируемого на страницах данной статьи концепта: Da brach ein wilder Zorn aus den zitternden Wörten und erfaßte alle und riß sie hin (R.M.Rilke); Eine rasende Wut gegen den Bengel Rader faßt sie... (H.Fallada); Dann übermannte sie der Zorn (H.Fallada); Dann packte mich die Wut (R.M.Rilke); Und den Mann überkam eine große Wut (P.Bichsel); Scham, Zorn und Ratlosigkeit stiegen ihm heiss zu Kopf (F.Weiskopf); Auf einmal stieg Wut in ihm hoch (D.Noll); angreifender Zorn... (A.Zweig).

В приведенных контекстах ‘Zorn’, как можно видеть, персонифицирован. Легко заметить, судя по метафорическим описаниям гнева, человоко/животноподобное поведение/поведенческую реакцию данной эмоции. Глагольные лексемы brechen, fassen, erfassen, packen и др., имеющие в своей содержательной структуре семы ‘активность’ и ‘одушевлённость’, уподобляют гнев людям (живым существам вообще), ведущим себя активно, даже агрессивно. Следует обратить также внимание на выполнение субстантивом ‘Zorn’ функции агенса в соответствующих предложениях, что само по себе, на наш взгляд, уже показательно.

Интерпретативный анализ пословиц и поговорок, образно распредметивших концепт ‘Zorn’ в немецком языке, позволяет зафиксировать наряду с его вышеотмеченными отрицательными характеристиками также и позитивное отношение к нему немцев (правда, в редких случаях).

Если гнев ‘дозирован’, то он может благоприятно сказываться на человеческих интимных отношениях. Если гнева немного – это хорошо, поскольку он ‘разбавляет’ серые будни, вызывает переживание положительных эмоций, в частности чувство любви (прежде всего, в её эротическом ‘варианте’) – Ein kleiner Zorn stärkt die Liebe (букв. ‘Маленький гнев укрепляет любовь’, ср. с русской пословицей: Милые бранятся – только тешатся). ‘Рекомендация’ немецкой пословицы переживать гнев ‘дозировано’ основывается на человеческом знании сущности таких родственных концептов, как ‘любовь’ и ‘ревность’. Гнев – это своего рода катарсис; он может привести к былым острым ощущениям плотской любви, очистить её от хлама прозы.

И, наконец, рассмотрим последнюю пословицу, оценивающую концепт ‘Zorn’ в немецком этносе. Она гласит: Zorn ist der Stachel zu großen Taten. Следовательно, гнев может квалифицироваться исключительно позитивно: он стимулирует активность человека. Определённая деятельностная позитивность данной эмоции отмечена также и психологами, считающими, что гнев способен ослабить страх, он придаёт человеку решимость [Изард 1999: 245].

Резюмируем изложенное выше.

• Во-первых, эмоциональный концепт гнева, входящий в качестве структурного компонента в гиперконцепт враждебности, в силу своей соматико-психологической релевантности, обнаруживает высокую степень лингвистической объективации в немецком языке, в том числе и на уровне устойчивых речевых высказываний (пословиц и поговорок).

• Во-вторых, как показывает анализ пословично-поговорочного фонда немецкого языка, данный концепт достаточно образно отрефлексирован его носителями. Он, судя по нашему материалу, оценивается либо отрицательно, либо амбивалентно (редко), либо же положительно (редко).

Как правило, гневу немецким этносом приписывается ярко выраженная отрицательная оценка. Её мотивами, судя по квантитативным показателям, является обычно неразумность, иррациональность реальных и вербальных поступков, совершаемых человеком, пребывающим в соответствующем эмоциональном состоянии. Переживание гнева осуждается немцами, поскольку оно имеет нежелательные последствия для практической деятельности человека. Можно заключить, что немецкое общество неодобрительно относится к неумению его членов оформлять отрицательные аффекты. Негативная оценка данной эмоции определяется последствиями ‘гневного’ человеческого поведения (неуспех в работе, в целом в жизни). Сильные духом люди всегда в состоянии держать себя в руках, что само по себе хорошо. Более того, выразив эмоцию гнева, её носитель попадает в ситуацию самонаказания (например, лишается сна). Гнев – это нанесение вреда здоровью. Отсюда следует пословичная ‘рекомендация’ о целесообразности избавления человеком от данной эмоции. Следующей идеей, эксплицированной в пословично-поговорочном фонде немецкого языка, является осознание немцами негативных экономических последствий, вызванных действиями ‘гневного’ человека.

Оценочно амбивалентна пословица, выражающая мысль о связи данной эмоции с мужским агрессивным типом поведения (Zorn ist ein Mann, Sanftmut eine Frau), который, по мнению психологов [Изард 1999: 264], может в обществе квалифицироваться как способность к решительным и мужественным поступкам.

Лингво-психологический ‘портрет’гнева в немецком этносе был бы неполным, если бы мы не указали на установленную нами положительную оценку данного аффекта. Гнев ‘в меру’ допускается немецким социумом в интимной сфере человеческих отношений. Всплеск ‘дозированного’ гнева провоцирует появление положительных эмоций (преимущественно эротически направленных). Кроме того, он способен стимулировать в целом активность человека (Zorn ist der Stachel zu großen Taten).

• В-третьих, нам представляется небезынтересным выявление типов оценки, положенной в основу метафорических дескрипций концепта ‘Zorn’, образно освоенного немецкоязычными пословично-поговорочными (микро)текстами (подробно о типологии оценок см.: [Арутюнова 1999: 130-132]). Эмоциональный концепт ‘Zorn’ оценивается как утилитарно (Wer im Zorn aufsteht, setzt sich mit Schaden nieder), так и эстетически (Zorn ist ein Mann, Sanftmut eine Frau; Ein kleiner Zorn stärkt die Liebe) Чётко выраженной приоритетности того или иного типа оценки концепта гнева в немецком этносе на проанализированном материале не установлено.

• В-четвёртых, следует указать на корреспонденцию выраженных в дидактически ориентированных пословично-поговорочных текстах (их появление датируется, как правило, XV-XVII веками) истин народной мудрости с идеями, метафорически активно эксплицируемыми в художественных произведениях, авторами которых выступают элитарные языковые личности – поэты и писатели.

Литература

1. Арутюнова Н.Д. Оценка в механизмах жизни и языка // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. С. 130-274.

2. Бабаева Е.В. Культурно-языковые характеристики отношения к собственности (на материале немецкого и русского языков). Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Волгоград, 1997.

3. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 61-272.

4. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Общие вопросы. М., 1988.

5. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. I. М., 1960. С. 131-256.

6. Жуков В.П. Поговорка // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 379.

7. Жуков В.П. Пословица // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 389.

8. Касавин И.Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. СПб., 1999.

9. Красавский Н.А. Метафорическое использование номинантов эмоций в немецком языке // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Сб. науч. тр. Волгоград, 1998. С. 96-104.

10. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993.

11. Маковский М.М. Лингвистическая генетика. Проблемы онтогенеза слова в индоевропейских языках. М., 1992.

12. Мелерович А.М., Мокиенко В.М. Фразеологизмы в русской речи. Словарь. М., 1997.

13. Покровская Я.А. Концептуализация гнева в английском и русском языках // Языковая личность: вербальное поведение. Сб. науч. тр. Волгоград, 1998. С. 22-26.

14. Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М., 1996.

15. Юдин А.В. Русская народная духовная культура. М., 1999.

16. Korff G. Kultur // Grundzüge der Volkskunde. Darmstadt, 1978. S. 17-80.

17. Kvences Z. Emotion Concepts. N.Y., 1990.

18. Lakoff G. Women, Fire and Dangerous Things. What Categories Reveal about the Mind. Chicago & London, 1987.

Теоретическая и прикладная лингвистика. Вып.2. Язык и социальная среда. Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. С. 78-89

© Н.А.Красавский, 2000