Социальные процессы и структура языка

Ю.А.Панов (Воронеж, ВГУ)

Влияние социально-экономических процессов на экспансию сниженной лексики в современном русском языке

Научный руководитель: д.филол.н., проф. И.А.Стернин

В статье рассматривается социально-экономическая мотивированность развития словарного состава языка на материале сниженной лексики в современном русском.

Конец XX века поразил языковедов интенсивным расширением использования сниженных слов и выражений в русском языке. Начиная с середины 1980-х годов господствующие в России дискурсивные типы перестраиваются в качественно новый дискурс – агрессивный, риторичный, актуализирующий в языке функцию воздействия и, как следствие, требующий, с одной стороны, новых форм для старых значений, с другой – переосмысления существующих в языке лексем, вытеснения из них прежнего значения новым. Этот процесс совершается по нескольким направлениям, главное из которых характеризуется интенсивной коллоквиализацией и жаргонизацией словоупотребления.

Заметной тенденцией в перестройке лексической системы современного русского языка, и прежде всего, его стилистияческой системы, является переход жаргонных лексем и значений в сферу общеизвестной лексики. Этот процесс приобретает массовый характер. Многочисленные социально- и профессионально-групповые жаргоны, ранее бывшие обособленными, эзотерическими системами, теперь проявляют явную тенденцию к открытости и, вступая в активное взаимодействие с кодифицированным литературным языком, разговорным языком и просторечием (весьма условно, на наш взгляд, выделяемая форма языка неграмотного и малограмотного населения), приводят к образованию специфического функционального слоя в русской лексике – общенационального жаргона, или интержаргона, или общенационального (в отличие от социально замкнутого) сленга.

В общеупотребительном языке сегодня широко используются слова, которые лет двадцать назад если и выходили за пределы колючей проволоки, огораживающей места заключения преступников, то не далее кабинетов следователей и оперативных работников правоохранительных органов. Так, по нашим наблюдениям, в разговорном языке, наряду со словом бездельничать, получает широкое распространение его экспрессивный арготический аналог дурковать; опрос нескольких практиканток медицинского училища показывает, что в речи больничных работников уже несколько лет прочно утвердилась лексема жмурик (труп). Широко употребляются в общеизвестном языке также формы: децил (немного), канать (идти), кемарить (спать, отдыхать), лажа (нечто фальшивое, не соответствующее действительности) и облажаться (показать свою несостоятельность в чем-либо), мазы (обстоятельства) (например: Какие мазы? – Как дела?), менжа (страх, нерешительность; нерешительный, боязливый человек) и менжоваться (испытывать страх), чмо (инвектива) и прочие.

Способность таких лексем к экспансии поражает. Характерно зафиксированное нами использование в публичной речи (с университетской кафедры во время лекции) сугубо арготического слова одним из вузовских преподавателей, женщиной в возрасте между 50 и 60 годами. Говоря о неких журналистах, выступивших в печати с ложными сведениями, эта преподавательница сказала, что они, дескать, ‘опарафинились’. Закрытые словари ‘блатной музыки’ растолковывают значение опарафиниться как ‘подвергнуться унижению одним из существующих в уголовной среде способов – обливанием мочой’; парафин – ‘подвергнувшийся такому унижению человек’. Как видим, и форма, и основной план содержания (значение ‘опозориться’) перешли в общеупотребительный язык, стали осмысляться как возможные для публичного использования.

Таким образом, современный дискурс заполняется новыми по стилистической принадлежности лексическими единицами – общеупотребительным сленгом.

На несколько порядков шире проявляет себя процесс актуализации в семантической структуре уже существующих в общеупотребительном языке слов значений, ранее бытовавших в жаргонах. Основное, традиционное значение вытесняется на периферию, привычные слова начинают восприниматься в их соотнесенности со сниженными понятиями, хотя интенция говорящего может иметь иное направление. Нам приходилось слышать от школьных преподавателей советы избегать в среде учащихся младшего и среднего возраста употребления, например, такого слова, как головка (в высказываниях наподобие: Держите головки прямо и прочее), – и не по причине неоправданного использования уменьшительно-ласкательных форм, а вследствие устойчивого параллельного восприятия этой лексемы в значении, связанном с мужской половой сферой.

Русский язык конца ХХ века ‘обогащается’ огромным списком общеизвестных лексем, в которых традиционное значение энергично теснится новым, пришедшим из различных (уголовного, молодежного, коммерческого и других) социальных жаргонов: базар (базарить) – выяснение отношений; разговор; баян – шприц; болт – перстень-печатка; гасить – бить до потери сознания; гнать – говорить неправду; грузить – утомлять трудновоспринимаемой речью, внушать что-либо; доход – слабый человек; завалить – убить; замочить – то же, что завалить; крыша – криминальная поддержка предпринимательской деятельности; кинуть – обмануть; колоть – заставлять кого-либо в чем-либо признаться; мусор – милиционер; наезжать (наезд) – предъявлять требования; опустить – подвергнуть унижению или резкой насмешке; петух – инвектива; плетка – пистолет; приход – начало действия наркотического вещества; стрела (стрелка) – условленная встреча; тереть (перетирать) – разговаривать о делах, решать вопросы в беседе; щегол – инвектива и другие.

Влияние жаргонной семантики сегодня так велико, что на уровне общественного сознания начинают переосмысляться лексические нормы русского языка: возникает, наряду с зафиксированным в академических источниках, некий мифологический свод правил словоупотребления. Так, студентка-филолог уверяла нас в невозможности использования даже в разговорной речи форм кончить школу, университет, кончить работу, фильм кончился и т.д. Здесь очевидна попытка избежать той формы слова, которая связана с жаргонным значением (кончить – получить удовлетворение в половом акте), хотя на наш вопрос, не влияет ли это обстоятельство на представления информанта о правилах семантической сочетаемости слов, им был дан полный негодования отрицательный ответ. Наши исследования показывают, что достаточно широк круг людей (в наших материалах это рабочие, водители, грузчики, то есть в основном мужчины в возрасте от 20 до 50 лет), которых можно обидеть предложением сесть. По их представлениям, садятся в тюрьму, а на стул, кресло – присаживаются. Список примеров можно продолжить.

Наблюдения показывают интенсивное распространение в современной русской лексике усеченных слов, слов-обрубков, которые отличаются от своих производителей (общеупотребительных слов) новым качеством – отчетливо выраженной сниженностью. Данные лексемы образованы с явными нарушениями традиционных словообразовательных механизмов, нарочито в обход проторенных путей. Корни усекаются практически произвольно: азер (азербайджанец), алик (алкоголик), Афган (Афганистан), глюк (галлюцинация), диссер (диссертация), дистроф (дистрофик), мент (милиционер), преп (преподаватель), хрон (хронически больной человек) и целый ряд других.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что эффект сниженности новых слов возникает не просто в результате сокращения материальной оболочки производящей основы (как известно, морфологический способ словообразования при помощи нулевого суффикса широко распространен в русском языке). В данном случае очевидно, что важным стилеобразующим, снижающим средством является именно нарочитая нестандартность, отсутствие словообразовательной закономерности в акте усечения лексемы.

Качественно новый этап обозначился сегодня в распространении обсценной (непристойной) лексики. Мат всегда занимал существенное место в языковом сознании русского народа [см., напр., 4] , однако сегодня исследования показывают его невиданную ранее экспансию.

Столь интенсивные модификации русского дискурса конца ХХ века настоятельно требуют выяснения лежащих в основе этого процесса факторов.

С одной стороны, активизацию сниженной лексики в современной русской речи следует рассматривать в контексте внутреннего закономерного развития национального языка и его ядра – языка литературного. По мнению Б.А.Ларина, «историческая эволюция любого литературного языка может быть представлена как ряд последовательных ‘снижений’, варваризаций, но лучше сказать как ряд концентрических развертываний» [Ларин, 1977: 176]. Видимо, действие закона экономии речевых усилий, заставляющего использовать более краткие по форме и емкие по смыслу, экспрессивные лексические единицы, и закона аналогии, упрощающего, универсализирующего лексический, словообразовательный и другие системные уровни языка, возникая на низших функционально- стилистических ступенях, со временем распространяется в сфере общеупотребительной речи.

Однако не вызывает сомнений, что главными трансформаторами современного русского дискурса выступают экстралингвистические факторы.

Сниженная лексика была представлена в языке и до 80-х годов. Как отмечают исследователи (например, [Грачев, 1992: 61]), в ХХ веке русский язык трижды испытал нашествие сниженных слов (в частности арготизмов, то есть лексики деклассированных элементов – преступников, бродяг, босяков, беспризорников, нищих и прочих). Важно отметить, что вторжение арготизмов и прочих жаргонных единиц было связано с глобальными историческими событиями, социальными переменами, идеологическими сломами: 10–20-е годы – Первая мировая война, две революции, гражданская война, НЭП, повлекшие возникновение революционной и, параллельно, мелкособственнической идеологии; 40–60-е годы – Великая Отечественная война, затем идеологическая ломка после 1956 года, ‘оттепель’. Преобразования общественно-экономических условий, произошедшие в 80–90-е годы, лежат в основе сегодняшних трансформаций языка.

Изменение способов материального существования человека в русском обществе повлекло смену идеологической парадигмы. Возникла необходимость самостоятельно отвечать за свой общественный статус, самоутверждаться в конкурентной борьбе; актуализировался страх субъекта перед окружающим миром. Характер социальных отношений приобрел своеобразную напряженную диалогичность.

Снятие социально-политических запретов по инерции распространилось и на сферу языка: ‘свобода’ в нем проявилась, в частности, в виде ненормированного словоупотребления.

Отменена цензура в СМИ – это привело к тому, что тоталитарный дискурс потерял искусственную поддержку.

В обществе резко возросла активность отдельных социальных групп – носителей сниженных форм языка: коммерческой, уголовной, молодежной.

В публицистическом, политическом, художественном и других видах дискурса широко разрабатываются темы криминальной, политической борьбы, наркомании и пьянства, секса, проституции; в рекламных роликах активно используются ранее табуированные номинации гинекологического и урологического характера (критические дни, моча, менструация, прокладки, тампоны). Это обусловлено выдвижением на первый план интересов, связанных с коммерческой деятельностью, сферой быта, удовлетворением естественных потребностей человека.

В итоге язык становится в значительной степени средством самоутверждения субъекта в социуме. Дискурс приобретает агрессивность, речевое поведение – риторичность; активизируется функция воздействия в языке. Интенсивно развиваются полемические формы диалога.

Отдельного внимания требует вопрос о факторах, вызывающих интенсивный наплыв обсценной лексики в современной речи. Процесс инвективизации имеет, как представляется, следующее объяснение.

Грубая лексика активизировалась как естественная реакция на неоправданное засилье высокой парадной лексики в тоталитарном дискурсе периода СССР. Таким образом, она как результат реактивного снижения дискурса, явилась ответом на сформированные неадекватно реалиям тоталитарные тексты.

Инвективы, будучи элементами ‘неофициального’ языка, воспринимаются субъектами речи в качестве одной из форм социального протеста, поэтому политическая свобода на бытовом уровне проявилась в психологической готовности публично использовать нецензурную лексику, которая в определенных социальных слоях, а главное – в определенных ситуациях перестала мыслиться как табуированная.

В разговорном дискурсе употребление инвектив диктуется необходимостью для субъекта речи эмоциональной разрядки. Матерные слова, благодаря своему особому положению в языке, создают при употреблении мощный резонанс, реализуя тем самым экспрессивную функцию.

Инвективы употребляются также для обеспечения связности устных разговорных текстов при недостаточности в языковом арсенале говорящего иных текстообразующих средств. В этом случае, вероятно, табуированное значение матерных слов стирается, обсценные лексемы зачастую в той или иной степени редуцируются – до форм бля, на и др.

Исследователи, занимающиеся социальными диалектами, подчеркивают общественную обособленность, замкнутость их носителей. Э.М. Береговская, говоря о молодежном сленге, включает в сферу изучения информантов в возрасте от 14-15 до 24-25 лет. Основная часть носителей молодежного жаргона, по ее наблюдениям, – это ‘хиппующие’ старшеклассники и студенты [Береговская, 1996: 40]. Исследователи блатного наречия выделяют его носителей в уголовной и близких к ней средах.

Собранные нами материалы дают гораздо более значительный разброс в отношении социального статуса носителей интержаргона. Большую часть (около 60%) авторов сниженных словоупотреблений в наших записях составляет молодежь в возрасте от 14-15 до 30 лет. При этом социальный состав ее неоднороден: в большинстве своем – школьники, студенты, аспиранты и молодые преподаватели вузов разного интеллектуального и культурного уровня; меньшую часть составляют лица, занимающиеся предпринимательством, в том числе торгующие на рынках г. Воронежа, люмпенизированные слои (наркоманы, носители уголовного сознания, не нашедшие себя в жизни молодые люди). Оставшаяся доля информантов составлена из лиц более зрелого возраста: работники милиции, коммерсанты (как ‘офисные’ работники, так и торговцы на рынках), преподаватели воронежских вузов, рабочие и служащие. В СМИ зафиксированы высказывания крупных общественных деятелей, государственных чиновников (в том числе депутат Государственной Думы А.И.Гуров, Президент РФ и прочие), журналистов.

Таким образом, наши данные ставят факты сниженного словоупотребления в зависимость не от определенного статуса носителей языка, а от характера коммуникативной ситуации. Тем самым закладываются основы для нового понимания социальных жаргонов. Как известно, современные изыскания по вопросу о распространенности социальных диалектов опираются на предположение об их замкнутости в среде их носителей. Утрированно (или на бытовом уровне) эту точку зрения можно выразить так: уголовник, наркоман, милиционер и т.д. пользуется присущим ему языком, не осознавая его сниженности, неуместности (и тогда высказывание В.Путина о террористах, которых надо ‘мочить в сортире’, объясняется его ‘ментовскими’ корнями). Наши лингвистические материалы говорят о том, что человек любого социального уровня в соответствующей речевой ситуации может перейти в сниженный ‘регистр’ языка, преследуя определенные коммуникативные цели (и в этом случае слова В.Путина можно рассматривать как осознанный выбор экспрессивной речевой формы). Опыт подсказывает, что ни один студент, увлеченный музыкой, не станет на экзамене объясняться с преподавателем на языке музыкального жаргона; уголовнику, желающему устроиться на работу, в отделе кадров любого предприятия придется забыть арго – и, как правило, он с этим успешно справляется; инженер, всю жизнь вращавшийся в интеллигентской среде и теперь занявшийся предпринимательством, овладевает не только коммерческим жаргоном, но и тесно связанным с ним языком уголовной ‘крыши’. Жизнь дает много других примеров.

Таким образом, выбор стиля (подобно выбору оружия) определяется в значительной степени конкретной речевой ситуацией, а гибкость в его использовании зависит от развитости языкового сознания носителя речи, от объема его лексикона, который формируется (часто помимо воли субъекта) в настоящих условиях чрезвычайно активно: за счет СМИ, кино, художественной литературы, активного общения в разных социальных сферах и т.д. Поэтому в языке выражается не только «образ жизни речевого коллектива, который его породил», то есть социального субъекта, как полагает Э.М.Береговская [1996: 39], но и качество социальных связей – характер общественно-экономических процессов, формирование новых социальных отношений и сфер, обретение отдельными общественными слоями (коммерческим, уголовным и другими) новых социальных функций, пересмотр общественных приоритетов. Язык характеризует не столько группы, сколько целостную социальную структуру в ее тенденциях.

Литература

1. Береговская Э.М. Молодежный сленг: формирование и функционирование // ВЯ. 1996. №3. С.32-41.

2. Грачев М.А. Третья волна // Русская речь. 1992. №4. С.61-64.

3. Ларин Б.А. История русского языка и общее языкознание. М., 1977.

4. Успенский Б.А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии. Семантика русского мата в историческом освещении // Semiotics and the History of Culture (In Honor of Jurii Lotman). Ann Arbor, 1988.

 Получено 4.05.2000 Воронежский государственный университет

С.В.Анпилова (Воронеж, ВГУ)

Фразеосочетания с географическими названиями в социокультурном аспекте(на материале русского, французского и испанского языков)

Научный руководитель: д.филол.н., проф. З. Д. Попова

В статье рассмотрены культурно-мировоззренческие факторы возникновения и функционирования фразеологических сочетаний с географическими реалиями. На материале русского, французского и испанского языков.

Фразеологические сочетания рождаются чаще всего в народной среде. Даже крылатые выражения и цитаты из книг становятся известными только тогда, когда их смысл становится близким и понятными всем носителям данного языка.

На примере русских, французских и испанских ФС, в состав которых входят географические названия, можно показать некоторые особенности культур и мировоззрения этих народов.

В России очень много крупных промышленных и культурных центров, что и отразилось в пословицах. Например: Все дороги ведут в Москву; Москва – всем городам мать, а Питер-отец; Живет в Вятке, да ходит в однорядке; В Тулу со своим самоваром не ездят. В русских ФС встретились также такие названия крупных городов: Москва, Санкт-Петербург, Тула, Вятка, Воронеж, Новгород, Сочи, Вологда, Киев, Харьков.

Русские отличаются стремлением к знаниям, интересом ко всему миру. Поэтому в русских пословицах и поговорках широко представлены даже те страны, с которыми Россия едва ли была связана экономическими и политическими отношениями. Например: Азия Африки честнее, август марта теплее; Египет богат пшеном, а Италия вином. Это отражает стереотипные представления русского народа о соответствующих странах.

Французы – веселый и жизнерадостный народ, поэтому в их ФС больше, чем в других языках, словесных каламбуров и игры слов. Например: Aller à Versailles -поехать в Версаль, то есть разлить что-нибудь (созвучие слов Versailles и verser = разливать); Envoyer en Cornouaille - отправить кого-нибудь в Корнуай, то есть сделать рогоносцем (созвучие слов Cornouaille и cornes = рога).

О культурных ценностях испанцев можно также судить по употреблению в пословицах определенных географических названий. Итальянская столица – Рим – упоминается в них чаще, чем родной Мадрид. Это объясняется тем, что Рим для испанцев-католиков – это священная земля, а также культурный центр, символ процветания и благополучия. Например: Bien está San Pedro en Roma (хорошо поживает Сан Педро в Риме); A Roma por todo ( в Рим любой ценой); Ir en Roma y no ver al Papa (поехать в Рим и не увидеть Папу, то есть: слона-то я и не приметил).

В испанских ФС из чужеземных географических реалий упоминаются в основном те, которые играли (играют) в жизни испанцев какую-либо роль (например, колонии): Ni que viniero uno de America (букв. Нашли бы кого-нибудь лучше из Америки, то есть ‘нашли миллионера!’); El pago de Chile (вознаграждение из Чили); Valer un Perú (стоить Перу, то есть: ‘быть богатым’).

Несомненно, что во фразеосочетаниях отражаются различные стороны развития общества и его культуры.

 Получено 4.05.2000 Воронежский государственный университет

Е.В.Егорова, И.А.Стернин (Воронеж, ВГУ)

Концепт ‘белая ворона’ в русском сознании

Статья определяет статус фразеосочетания и концепта ‘белая ворона’ в русском языковом сознании.

Значение фразеосочетания белая ворона определяется в новейшем толковом словаре русского языка следующим образом: «о человеке, резко выделяющемся среди других, непохожем на окружающих» [Большой толковый словарь русского языка, 1998], точно также определяется данное значение в Словаре русского языка под ред. А.П.Евгеньевой [Словарь..., 1981(1)]. Практически такое же определение находим во Фразеологическом словаре русского языка под ред. А.И.Молоткова [1967]: «Человек, резко выделяющийся чем-либо среди окружающих его людей, отличающийся чем-либо, не похожий на них». Значение данного фразеосочетания следует считать в русском языке устоявшимся и достаточно четко очерченным, оно относится к разряду употребительных и общеизвестных. Концепт, репрезентируемый в языке данным фразеосочетанием, весьма важен для русского сознания, являясь существенным звеном русского мировосприятия. Структуру этого концепта по данным, полученным в результате анализа употреблений фразеосочетания белая ворона в речи, можно представить следующим образом.

Первый уровень: непосредственный образ птицы.

Пример: белые вороны в природе большая редкость (неоцен.)

Второй уровень: контрастирующий с окружением по объективным, внешним, чувственно-воспринимаемым признакам.

Примеры: она в этом платье будет как белая ворона, он со своими раскосыми глазами среди них как белая ворона, с такой прической ты будешь как белая ворона (неод.)

Третий уровень: отличающийся от других социальными, профессиональными признаками, объективно инородный в данном сообществе.

Пример: – Вы тоже колхозница? – спросил Сергей. – Нет, что вы?! – Лена удивленно подняла брови. – Я здесь гость, по несчастью... Оттого мать и называет меня ‘белой вороной’ [Фразеологический словарь..., 1967: 79] (слабо неод.).

Четвертый уровень: отличающийся неумением приспособиться к окружающим людям, неумением вести себя как все.

Примеры: если будешь себя так вести, тебя будут считать белой вороной; он в любой компании – белая ворона; Он решил остаться в ‘Вилла-Родэ’ до утра и, чтобы как-нибудь скоротать время и не чувствовать себя белой вороной, перестал отказываться от шампанского [Фразеологический словарь..., 1967: 79] (неод.).

Пятый уровень: идущий вразрез с мнением, поведением большинства, резко отличающийся своим мнением, ценностями, принципами от окружающих.

Примеры: он всегда был белой вороной в коллективе, он всегда оказывается белой вороной со своими принципами (сочувств.).

Все пять уровней репрезентируются в языке фразеосочетанием белая ворона, лексем для номинации отдельных уровней концепта или их сочетаний в русском языке нет. Стандартное, общеязыковое значение фразеосочетан… Продолжение »