Дискурс и речевые жанры

Л.В.Расторгуева, В.Б.Кашкин (Воронеж, ВГТУ)

Реальный отзвук и коммуникативное взаимодействие (на материале политического дискурса)

В статье на текстовом материале неудачной предвыборной кампании рассматривается проблема коммуникативного взаимодействия.

В лингвистической прагматике и теории речевого воздействия последних лет стало почти традицией упоминать фактор адресата в создании речевого сообщения отправителем [например, Арутюнова 1981]. Не столь пристальное внимание уделяется ответной реакции адресата на полученное сообщение. Реальную же речевую среду формируют оба участника диалога: реплика (серия реплик, текст, коммуникативное поведение) отправителя вызывают определенный отзвук в поведении адресата, ожидание и наблюдение которого корректирует коммуникативное поведение отправителя. Таким образом, в рамках модели коммуникативного процесса следует говорить не столько о речевом воздействии на адресата (однонаправленность и однократность), сколько о речевом взаимодействии (взаимонаправленность и повторяемость), которое и является ‘основной реальностью языка’ [Волошинов (Бахтин) 1993: 104-106].

В предвыборной коммуникации отправителем сообщения является кандидат (или, точнее, его мифологизированный имидж) и его PR-команда; получателем – электорат. Отдельные коммуникативные акты и события могут вызывать со стороны получателя реакцию согласия или неприятия различной степени, глобальным же отзвуком кампании можно считать действие выбора/невыбора кандидата. Речедействия участников предвыборного диалога погружены в интертекстуальную среду и сами принимают участие в ее формировании. Отзвук даже одного коммуникативного акта/события может радикально повлиять на глобальное решение.

Нами проведен комплексный коммуникативный анализ письменных текстов одного из проигравших кандидатов на выборах в Государственную Думу 1999 года (А.М.Петроченко) как пример глобальной неудачи.

1. Лингвопсихологический анализ: суть его состоит в том, что мы выходим на невербальные характеристики лидеров, опираясь на вербальные характеристики его текстов. В основе его лежит таблица личностных характеристик лидеров, ведущих к войне и миру, предложенная Д.Винтером [Цит. по: Почепцов 1998: 208-211].

Итак, лингвопсихологический анализ текстов газетных публикаций, листовок, календарей и т.п. выявил следующие личностные характеристики отправителя:

• Власть. Мотив власти преобладает над мотивом отношений. Например: ...сейчас идет борьба за будущее России, и мы принимает в ней непосредственное участие. Я думаю, что в Думу, кроме меня, придет много молодых людей, которые являются моими единомышленниками, и с которыми мы создадим новую фракцию.

• Национализм. Например: Нам, русским, есть, чем гордиться. Русский – это состяние души. …в России должна возобладать идея национального прагматизма.

• Самоуверенность. Например: Мы пришли надолго и всерьез. Перспективный план Андрея Петроченко.

• Доминирование. Например: За мной реальное производство: а это – работающие в две смены заводы, стабильная заработная плата, налоги. В наших руках будущее Отечества. Я, как гражданин и патриот, считаю своим долгом приложить все силы, чтобы наши дети жили в великой России.

• Недоверие. Например: Может ли Сорос воспитать гражданина России.

2. Мотивационный анализ: он был также предложен Д.Винтером. Суть его заключается в оценке политических лидеров по содержащихся в их речах указаниям на три вида мотивов: достижений, близости (отношений) и власти [Там же: 218-224].

Мотивационный анализ указал на наличие следующих мотивов у кандидата:

• достижений, например: …Мы боремся с затратами на каждую тонну конечной продукции, которой являются трубы для газопроводов, но вклад в здоровье детей не может быть напрасным – это вклад в наше будущее. Мой сын в свои семь лет – чемпион области по каратэ;

• близости (отношений), например: Русские люди гораздо душевнее иностранцев – нас несет после стопки водки. Никакая идеология не может убить русский характер. Поэтому в чем-то мы были всегда более свободны, чем иностранцы;

• мотив власти достаточно высок. О нем уже говорилось ранее.

3. Двухфакторный контент-анализ – был предложен Ли Зигельманом и Эриком Ширяевым для исследования языка политических лидеров [Там же: 233-236]. В тексте сообщений подсчитываются высказывания удовлетворенности, неудовлетворенности, оптимизма и пессимизма. Например: если в тексте 120 оценочных высказываний, а их них 36 высказываний неудовлетворенности, то частота неудовлетворенности составит 36/120, т. е. .30 (или 0,3).

Двухфакторный контент-анализ выявил преобладание неудовлетворенности в анализируемых текстах:

Это, вероятно, явилось одним из негативных факторов предвыборной коммуникации кандидата, так как в случае кризиса, который можно наблюдать сейчас в России, политическому лидеру следовало бы скорее выражать оптимизм – для объединения своей аудитории (электората), и только потом – неудовлетворенность. Можно считать, что именно вера в определенного кандидата заставляет избирателя отдать за него свой голос.

Также не последнюю роль играл и уровень культуры речи. В текстах кандидата часто встречаются фактические, логические и грамматические ошибки. Например: …Мы боремся с затратами на каждую тонну конечной продукции, которой являются трубы для газопроводов, но вклад в здоровье детей не может быть напрасным – это вклад в наше будущее… или: Мы пришли надолго и в серьез (sic!).

4. Лингво-идеологический анализ на лексико-семантическом уровне [Мирошниченко 1997] выявил высокий показатель употребления стереотипов. А так как для обозначаемого стереотипом явления характерна неразделенность знака и референта (т.е. исключение аналитической работы мысли с этим явлением), то это влечет невозможность и ненужность его осознания. Появляются широкие возможности для лингво-идеологичеких махинаций, когда при избыточном употреблении стереотипов атрофируется моделирующая функция мышления человека. Тот, кто запускает в общественный обиход стереотип, запускает также когнитивные (ориентационные) и поведенческие реакции на стереотипы.

Стереотип, мифологема или лингво-идеологема, как и любой миф – это готовность, предрасположенность к действию, к той или иной реакции. В нем (в речедействии) в свернутой форме одержатся возможные процессуальные характеристики, паттерны будущего действия, физического или ментального. Как писал М.Мак-Люэн, «Myth does not limp but it leaps» – Миф не хромает, а прыгает [McLuhan 1995: 361].

В рекламе А.М.Петроченко лингво-идеологическое воздействие можно наблюдать даже на размере шрифта (невербальный или, точнее, паралигнвистический компонент коммуникации). Например, в заголовках статей и лозунгах листовок и календарей: Мы пришли надолго и всерьез, Опыт и мудрость старших – Отчизне, За молодежью – будущее, Андрей Петроченко слов на ветер не бросает.

А поскольку политический стереотип социально установлен, то есть он всегда ‘чужой’, то в данном случае, когда стереотип является ключевым фрагментом модели и опосредует ее отношение к миру, можно говорить о запрограммированности лингво-идеологической парадигмы (личностно и социально обусловленного образца, с помощью и в пределах которого человек моделирует действительность).

5. Лингво-идеологический анализ форм персонификации и деперсонификации субъекта действия на семантико-синтаксическом уровне выявил частое употребление форм первого лица мн.числа. Использование местоимения мы (с указанием социального статуса или должности, с называнием себя по имени) в значении я – показатель мифологизированного сознания, например: «Мы пришли надолго и всерьез!» – Андрей Петроченко (на календаре также фотография Петроченко с рабочими, которая визуально указывает на его социальный статус – ‘начальник’).

Таким образом адресат постоянного сообщения помимо своей воли становится частью сообщества, представленного адресантом, наделяя адресанта представительной функцией.

В дальнейшем предполагается проведение анкетирования и интервьюирования избирателей для установления конечного отзвука коммуникативных событий кампании.

Литература

1. Волошинов В.Н. (М.М.Бахтин). Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. М.: Лабиринт, 1993.

2. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР. СЛЯ. Т.40. №4. 1981. С.356-367.

3. Мирошниченко А. Толкование речи: основы лингво-идеологического анализа. Ростов-на-Дону, 1996.

4. Почепцов Г.Г. Теория и практика коммуникации. М.: Центр, 1998.

5. McLuhan M. Essential McLuhan. Concord,Ont.: Basic Books, 1996.

Получено 22.04.2000 Воронежский государственный технический университет

М.Ю.Кочкин (Волгоград, ВГПУ)

О манипуляции в современном политическом дискурсе

Научный руководитель: д.филол.н., проф. В.И.Карасик

В статье рассматриваются приемы лингвопсихологического воздействия в современной политической сфере.

Развитие средств массовой коммуникации и отсутствие открытой возможности у власть имущих физического подавления политических противников и инакомыслящих, привели к тому, что слово (а не грубая сила) стало основным инструментом политической борьбы. В связи с этим политический дискурс стал в последние годы объектом пристального внимания как лингвистов, так и представителей смежных наук - психологов, социологов и т.д.

Основным системообразующим критерием для выделения этого вида дискурса может служить тематический определитель цели ‘борьба за власть’, так как при наблюдающемся жанровом и стилевом разнообразии все остальные критерии лишь уточняют основной и варьируются в зависимости от контекста. В связи с этим можно сделать вывод о том, что все коммуникативные стратегии убеждения в рамках политического дискурса должны рассматриваться как служащие единой цели – борьбе за власть.

В условиях современной демократии борьба за власть – это, в первую очередь, воздействие на избирателя, внушение тезиса о правильности той или иной позиции, то есть манипуляция (согласно определению Е.Л.Доценко, манипуляция – это «вид психологического воздействия, исполнение которого ведет к скрытому возникновению у другого человека намерений, не совпадающих с существующими желаниями» [Доценко 1997: 59]).

Предметом данного исследования является феномен манипуляции в политическом дискурсе на материале жанра публичного выступления. Актуальность данной темы обусловлена особой ролью, которую играет манипулятивное воздействие как основной способ борьбы за власть в условиях современной буржуазной демократии. Цель исследования включала в себя рассмотрение средств реализации манипулятивного воздействия в политическом дискурсе на материале публичных выступлений политиков России, Франции и США, а также определение стратегий манипуляции, некоторые из которых представлены ниже.

Председатель Госдумы Селезнев в своем выступлении в программе Герой дня от 23.04.99 заявил: «Тут некоторые говорят о том, что вступление Югославии в Союз России и Белоруссии – это прямое втягивание России в третью мировую войну. Отвечаю – нельзя, как страус, держать голову в песке и делать вид, что ничего не происходит!» Здесь, метафорическое уподобление России страусу, который прячет голову в песок в случае опасности, должно вызвать у адресата стыд за унизительное положение, в котором оказалась страна, и, одновременно, недовольство ‘трусливой’ позицией правительства по данному вопросу. Мы полагаем, что здесь имеет место стратегия ’игры на ущемленном достоинстве’.

«Банды сепаратистов на территории Чечни будут уничтожены в самое ближайшее время» [Президент Б.Н. Ельцин, 6.07.95, выступление в трудовом коллективе шахтеров. НТВ, Сегодня]. Выбор уничижительного слова ‘банды’ служит здесь для того, чтобы не признавать фактическое состояние войны, тем самым отрицая и возможность диалога. «С теми, кто поставил себя вне закона, нам не о чем вести переговоры». Такая ‘морализация’ языка позволяет свести проблему примирения к произвольной смене словаря: уже спустя полтора года бывшие бандиты стали в устах президента ‘законно избранной властью в Чеченской республике’. Эту стратегию манипулятивного воздействия можно условно назвать ‘стратегией произвольного выбора наименования’. Пройдет совсем немного времени, изменится политическая конъюнктура, и новый исполняющий обязанности президента, скажет все о тех же персонах: «Надо, сжав зубы, задушить гадину на корню» [Выступление В.В.Путина на заседании правительства. НТВ. Сегодня, 16.09.99]. Таким образом, и.о. президента как бы проецирует свой образ на фигуру Георгия Победоносца, побеждающего сатанинского Гада, вызывая аллюзии, у большей части аудитории – подсознательные, с гербом Москвы и сюжетами древних икон. Учитывая цель выступления – заручиться поддержкой населения России в предстоящей военной операции, манипулятивная составляющая прозвучала крайне эффективно.

Президент Франции Жак Ширак, в ответ на критику со стороны партии зеленых, в частности, заявил: «Et nous n'avons rien contre les Verts, bien au contraire. Il nous sont plutot sympathiques en realité. Simplement nous les préférerions un peu plus murs». Здесь используется манипулятивная стратегия ‘отеческого покровительства противнику’, прием, когда критикуемая сторона не отвечает на критику по существу, но заявляет в примирительном, а иногда покровительственном тоне о своих симпатиях к критикующей стороне, показывая тем самым, что инцидент исчерпан.

Министр обороны США У.Коэн, выступая в штаб-квартире НАТО в Брюсселе по поводу расстрелянной 14.04.99 пилотами альянса колонны беженцев из Косово, в результате чего погибли более семидесяти человек, заявил: «So let us not allow one accident, no matter how tragic, to obscure the real stakes in this crisis, which is that sometimes one has to risk the lives of the few in order to save the lives of the many». Здесь налицо весьма распространенная риторическая формула, когда политиком признается определенный вред, который принесла его деятельность, но в то же время действия эти трактуются им как единственно возможный путь избежания еще большего зла. Об этом упоминал еще Ролан Барт, называя подобный процесс ‘иммунизацией коллективного воображаемого’ [Барт 1996: 278]. В этом случае можно говорить о ‘стратегии прививки’.

Зачастую реальные мотивы действий политиков не могут быть открыты широкой аудитории, так как способны вызвать негативную реакцию большей части избирателей. Поэтому язык политики полон эвфемизмов и туманных формулировок. Так, гибель мирных жителей во время проводившейся НАТО ‘гуманитарной’ акции на Балканах определялся как ‘сопутствующий ущерб’ (collateral damage), уничтожение деревень - как ‘умиротворение’ (pacification). Такая лексика, очевидно, используется в случаях, когда необходимо назвать некоторые явления, по возможности лишив адресата их визуального образа, с целью свести на нет реакцию возмущения.

Другой яркой особенностью американского политического дискурса является большой удельный вес нескольких основополагающих понятий, таких, как democracy, law, freedom of thought и пр., и вытекающее из этого их широкое использование в манипулятивных целях. Являясь ‘священными формулами’ для среднего американца, эти понятия часто используются правительством для оправдания своих действий перед обществом. Эти выражения прочно вошли в словарь американских политиков самых разных убеждений, и, хотя аргументация зачастую выглядит неубедительно, навязчивое спекулирование этим набором понятий и их многократное повторение (что вызывает аналогии с мистическим дискурсом) продолжает оказывать почти гипнотическое воздействие на самые широкие массы американцев.

В силу специфической цели – захвата и удержания власти – политический дискурс ориентирован скорее на одностороннее воздействие, а не на полноценный контакт между коммуникантами. Весьма интересным представляется сопоставить с этой точкой зрения наблюдение В.Бергсдорфа, который отмечал, что язык в политическом контексте употребляется рефлекторно и автоматически там, где нужна конкретика и уточнение, язык используется большей частью для манипулятивных целей, т.е. теряется собственно коммуникативная функция языка [Bergsdorf 1983: 43].

При рассмотрении стратегий реализации манипулятивного воздействия в политическом дискурсе невольно возникают аналогии с рекламным дискурсом. Как отмечает О.С.Домовец [1999: 62] автор рекламного (или политического) текста обязательно стремится учесть благоприятные и неблагоприятные условия функционирования составленного им текста. Он должен нейтрализовать помехи, препятствующие восприятию ‘его’ текста (т.е. другие, ‘враждебные’, тексты), преодолеть безразличие и даже антипатию рецепиента к рекламе или публичному выступлению (т. е. привлечь его внимание и ‘заставить’ читать рекламный текст или слушать публичное выступление). По сути, политический дискурс диалогичен – в своем выступлении политик как бы ведет заочную полемику с соперниками и пытается переубедить несогласных с его позицией. Этот тезис может показаться противоречащим ранее упоминавшемуся тезису о монологичности и ‘антикоммуникативности’ политического дискурса, но противоречие здесь только кажущееся. Политический дискурс проявляет признаки диалогичности ‘по горизонтали’, т.е. по отношению к похожим на себя текстам, и агрессивно монологичен по ‘вертикали’, т.е. по отношению к адресату. Этот дискурс изъясняется посредством ‘конструкций, навязывающих реципиенту искаженный и урезанный смысл, и преграждает путь развитию смысла, заставляя принять только предложенное и именно в предложенной форме’ [Маркузе 1994: 118].

Таким образом, на основании проведенного анализа текстов публичных выступлений можно выделить следующие средства реализации манипулятивного воздействия в политическом дискурсе:

1. Риторические средства, включающие в себя манипулятивные стратегии, в частности:

а) стратегия игры на ущемленном достоинстве;

б) стратегия прививки;

в) стратегия покровительства противнику; и пр.

1. Средства лексики и синтаксиса (эвфемистические замены, особые глагольные формы и синтаксические конструкции).

Литература

1. Барт Р. Мифологии. М., 1996.

2. Домовец О.С. Манипуляция в рекламном дискурсе.// Языковая личность: аспекты лингвистики и лингводидактики. Волгоград, 1999. С. 61-65.

3. Доценко Е.Л. Психология манипуляции. М., 1996.

4. Маркузе Г. Одномерный человек. Исследование идеологии Развитого Индустриального Общества. М., 1994.

5. Bergsdorf W. Über die Macht der Kultur. Stuttgart, 1983.

Получено 22.04.2000 Волгоградский государственный педагогический университет

А.А. Ворожбитова, О.Ф. Рыльцова (Сочи, СПИ СГУТиКД)

Документы русского терроризма: лингвориторические истоки тоталитарного языкового сознания

В статье, в рамках концепции дискурсной этимологии, анализируются исторические предпосылки возникновения и развития тоталитарного языкового сознания в России.

Исследование взаимодействия языка и социальной среды, современных процессов социокультурной коммуникации должно опираться на вдумчивый анализ прошлого опыта. В связи с этим мы считаем актуальным в эпоху демократических преобразований российского общества изучение тоталитарного языкового сознания. Оно выступает специфическим конститутивным свойством советского человека, который именно поэтому был окрещен в недавнем прошлом homo soveticus. Особенно важно, на наш взгляд, проследить истоки данного этносоциокультурного феномена. Подобное исследование возможно в рамках лингвориторической этимологии дискурса, или дискурс-этимологии. В термине ‘этимология’ (от греч. etymon – истина; основное значение слова + logos – понятие, учение [Словарь иностранных слов 1988: 594] в данном случае актуализируется его первое значение – ‘учение об истине’. Субъектно-предикатная ценностная пара, представленная в концептуально значимом высказывании, определяется в нашей концепции как дискурс-этимон. Дискурс-этимон – это суждение, адекватное в рамках данного дискурс-универсума, первичная ячейка определенного типа структурирования действительности, своего рода ‘минимальная истина’. Каковы же задачи этимологии дискурса? Во-первых, – это изучение источников и процесса возникновения, формирования, расцвета и умирания того или иного социально активного дискурса в рамках национального языка. Во-вторых, – реконструкция соответствующей лингвориторической картины мира из текстового массива на протяжении всего периода существования данного дискурса.

Русский советский дискурс определяется лингвистами как принудительный ментальный мир (Ю.С. Степанов). Его зарождение и вызревание происходит в концептуальных текстах русского терроризма второй половины ХIХ века. Их анализ демонстрирует, что столь органичное усвоение марксовой доктрины большевиками произошло на подготовленной почве. В прокламации Петра Зайчневского Молодая Россия, обнародованной в 1862 г., впервые в России убийство открыто признается нормальным орудием социально-политических инноваций: «Мы изучали историю Запада и это изучение не прошло для нас даром; мы будем последовательнее не только жалких революционеров 48 года, но и великих террористов 92 г., мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах». Для Зайчневского террор – средство убрать с дороги ‘императорскую партию’. «Может случиться, что все дело кончится одним истреблением императорской фамилии, т.е. какой-нибудь сотни, другой людей…». Для торжества ‘новой истины’ необходимо сначала расчистить ментальное пространство, поэтому все наличествующие социальные устои объявляются в этой прокламации ложными: «В современном общественном строе, в котором все ложно, все нелепо – от религии, заставляющей веровать в несуществующее, в мечту разгоряченного воображения – бога, и до семьи, яч