Проблемы функционирования языка в социальной среде

Сари Ненонен (Университет г. Ювяскюля, Финляндия)

Восприятие безударных долгих гласных финского языка русскими школьниками

Научный руководитель: д-р Виола де Сильва

В статье затрагиваются проблемы билингвизма и освоения второго языка (финского – русскоязычными школьниками).

1. Введение. В финских школах учится все больше и больше детей, родной язык которых – русский. Поэтому исследование процесса освоения ими финского языка становится все более актуальным. Особенно важными являются вопросы произношения, поскольку иностранный акцент говорящего может влиять на его социальные отношения и на то, как оценивают его уровень знания языка. В своей работе в школе учителя постоянно сталкиваются с трудностями у русских детей в долготе звуков финского языка, и еще не известно, являются ли трудности в восприятии причиной трудностей в реализации. В данной статье объектом изучения является восприятие безударных долгих гласных звуков финского языка в словах разной структуры у русских детей и подростков 11-14 лет. Главными вопросами исследования являются, во-первых, влияние родного языка и, во-вторых, влияние структуры финского слова на восприятие долготы. Можно предполагать, что оба фактора оказывают влияние на результаты.

2. Теоретические положения. Различия просодики гласных финского и русского языков. Различия в просодике гласных финского и русского языков следующие:

1. Долгота: В финском языке две степени долготы: краткий (далее V и С) и долгий (далее VV и СС) звуки имеют фонологически различительную роль. Главным параметром долготы является длительность звука (долгий звук в среднем в два раза длительнее, чем краткий). В русском языке нет разных степеней долготы.

2. Ударение: В финском языке словесное ударение на первом слоге. Оно не оказывает особого влияния на длительность звуков. В русском языке словесное ударение свободное. Словесное ударение оказывает сильное влияние на длительность и качество гласных.

3. Качество: В финском языке гласные двух степеней долготы одинаковы (или близки) по качеству. В русском языке качество гласных меняется в зависимости от словесного ударения.

2.2. Восприятие звуков второго языка. Воспрятие речи состоит из двух компонентов: из способности отличать звуки друг от друга, воспринимать их различными, и из способности разделять сегменты или супрасегментные признаки по фонологическим категориям [Ingram 1989: 179]. Восприятие фонологически различительных черт по своему характеру категориально. Чтобы воспринимать звуки правильно, у слушающего должен быть представление о типичном представителе каждого класса. Его можно называть прототипом фонетической категории. Прототип содержит временные и качественные характеристики звука [Flege 1988: 298]. Прототип нужен слушающему из-за вариации качества звуков. Границы категорий и их прототипы формируются при освоении родного языка. С точки зрения освоения второго языка важно, совпадают ли категории родного и второго языков, или для звуков второго языка формируется отдельная система со своими прототипами.

Согласно Флеге [Flege 1988: 298-299], изучающие второй язык воспринимают его звуки не так как носители языка. Он полагает, что классификация звуков может происходить на основе соответствии (equivalence classification): изучающий может относить звук второго языка к той же категории, что и звук родного языка, если они подобны друг другу, и, следовательно, у подобных друг другу звуков может быть один и тот же прототип. Это объясняется тем, что изучающий может обращать больше внимания на сходство, чем на различие, если различие небольшое [Flege 1988: 281-282]. Флеге считает также, что изучающий способен перерабатывать прототип родного языка таким образом, что звук второго языка может попасть в рамки его категории. По мнению Флеге [Flege 1988: 301-303], нет доказательств того, что у изучающего есть разные категории и прототипы для звуков родного и второго языков, если они подобны друг другу. Но если звук второго языка, наоборот, не напоминает никакого звука родного языка настолько, чтобы они могли иметь тот же прототип, то есть звук является «новым», для него может сформироваться новая категория. Однако в начале процесса освоения языка и такие звуки могут восприниматься через категории родного языка. (Flege 1988, 282.) Из подобной межъязыковой идентификации и категоризации звуков следует, что родной язык влияет на восприятие второго языка путем интерференции. Фонологическое восприятие – под управлением родного языка и его категорий. Следовательно, родной язык может ограничивать восприятие черт, незначительных с его точки зрения. (Ioup и др. 1987, 334.) Это касается и просодики, поскольку и фонологические супрасегментные признаки воспринимаются категориально. В связи с этим в данной работе делается предположение, что хотя информанты могли бы различать небольшие различия в длительности, допустим, неязыковых стимулов, им может быть трудно различать отсутсвующие в русском языке степени долготы, главным признаком которых является длительность, и хотя информанты знают, что в финском языке у гласных существуют две категории долготы, они все равно могут воспринимать гласные через категории русского языка.

3. Методы. Методы данного исследования экспериментальные. Так как восприятие нельзя исследовать само по себе, информацию о нем надо получить на основе того, что информант реагирует на стимул через три других аспекта языка: чтение, письмо и речь. В соответсвии с этими аспектами в исследовании три теста, результаты которых можно сравнивать:

• Выбор из написанных вариантов по услышанному.

• Диктант.

• Имитация.

Во всех трех тестах по 40 изолированных слов, то есть по 5 слов из восьми структур слова:

Информантами были 13 подростков в возрасте от 11 до 14 лет. Все они живут в Финляндии (прожили в Финляндии от 3 месяцев до 10 лет), но их родной язык русский. Все изучают в школе и финский, и русский языки.

4. Результаты. Ниже количество случаев неправильного (краткого) опознания долгих безударных гласных финского языка в тестах на восприятие (в кажом структуре n=195, за исключением структуры 3 и 5, в которых n=185).

В целом, меньше всех ошибок было зафиксировано в структурах 1 (СVСVV), 3 (СVССVV), 5 (СVСVVСV) и 7 (СVСVСVV), то есть в структурах только с одным долгим гласным. Поскольку среди более легких структур встречаются также дву- и трехсложные слова, число слогов не оказывает влияние на опознание VV.

То, что безударный VV в структурах 1, 5 и 7 чаще воспринимается как долгий, может объяснятся и тем, что они подобны типичным структурам русских слов (за исключением ударения). Согласно Бондарко (1998, 217), в русском языке ударение в двусложных словах в 54 % случаев падает на второй гласный. Ударный гласный в русском языке обычно длительнее, и поэтому, долгий, хотя и безударный, гласный финского языка может быть подобен ему по мнению русских информантов. Структуры 5 и 7, как и 1, подобны структурам, возможным в русском языке. Согласно Бондарко (1998, 217), в русском языке у трехсложных слов ударение падает на первый слог в 21 %, на второй в 52 % и на третий в 27 % слов. Значит, в русском языке у трехсложных слов гласный длительнее других чаще всего во втором слоге, а другие гласные – короткие, как в структуре 5, но длительнее других гласный часто бывает также в третьем слоге, как в данном исследовании в структуре 7.

Знакомая ритмика, однако, не единственный влияющий на восприятие фактор: результаты могут объясняться и свойствами структур слов финского языка. По результатам позиция безударного VV оказывает влияние на восприятие, или, по крайней мере, на реакции информанта: VV с большей вероятностью воспринимается правильно на втором слоге и внутри слова (структура 5, СVСVVСV), чем на третьем слоге и в конце слова (структура 7, СVСVСVV). В структуре 8, в которой два безударных VV, один мешал другому, но для обоих было отмечено примерно одинаковое количество ошибок и, значит, в этой структуре VV третьего слога незначительно труднее, чем VV второго слога. Верно также и то, что ударный VV мешает восприятию безударного VV. Такова ситуация в структурах 2 (ср. со структурой 1) и 4 (ср. со структурой 3).

Долгий согласный не оказывает явного влияния на восприятие следующего безударного VV (ср. структуру 3 с 1-й и 4 с 2-й). СС, все же, влияет на предыдущий VV, поскольку во всех тестах опознание безударного VV намного легче в структуре 5 (СVСVVСV) чем в структуре 6 с СС (СVСVVССV). Согласно работе [Lehtonen 1970] СС оказывает укорачивающее влияние на предыдущий VV, и это оказалось верным и в данном исследовании при анализе длительности звуков финна, произносившего стимулы. Если ошибки информантов вытекают из того, что VV не столь длительны в структуре 6, как в структуре 5, это означает, что информанты, во-первых, замечают разницу в длительности и в относительной длительности звуков и, во-вторых, у них критическая зона категоризации (зона вокруг границ категорий), по-видимому, шире, чем у финна, поскольку финн считает длительность VV также в структуре 6 достаточной для категоризации как долгого, но русские информанты уже начинают сомневаться в категории VV в структуре 6, хотя длительнее VV структуры 5 почти всегда категоризирован правильно долгим гласным.

Если возвратиться к тому, каков характер восприятия, интересно обсудить, например, возможность межъязыковой классификации по соответствиям (equivalence classification). Есть ли у информантов отдельная система для восприятия звуков и различительных черт финского языка, в том числе долготы, или они воспринимают их через категории русского языка? Допустим вслед за Флеге [Flege 1988], что для подобных звуков не существует отдельних классов, а они воспринимаются через родной язык. Тогда долгий гласный финского языка соответствует ударному гласному русского языка, и краткий – безударному. Взгляд, согласно которому VV финского языка именно подобный, а не новый, подтверждает исследование В. де Сильва [de Silva 1999], в котором русские информанты ставили ударение на долгих гласных финских слов. Они, следовательно, классифицировали звуки финского языка и их ударность по русским категориям, и у них именно длительность являлась соединяющим категории признаком.

Если русские информанты классифицируют звуки и супрасегментные признаки по соответствиям, им нужно либо создать новый прототип категории, либо переработать имеющийся прототип категории, поскольку ударный гласный русского языка не настолько длительный как долгий гласный финского, и в финском языке и безударный гласный может быть долгим. Если в русском языке признаками ударения являются длительность, интенсивность и F0, теперь изучающему придется отличать категории только на основании длительности. Несмотря на формирование нового прототипа категории, можно предполагать, что по крайней мере в начале процесса изучения границы классов отличаются от границ носителя языка, и критическая зона вокруг границы, в которой слушающий может сомневаться в классификации, шире у русских. К тому же русские информанты не столь чувствительны в этой зоне как носитель языка, который в этой зоне может воспринимать даже маленькие различия очень аккуратно. Флеге [Flege 1988: 339] счтает, что освоение нового параметра временной организации может быть даже легче, чем переработка подобного.

Итак, тот факт, что информанты не всегда воспринимают или классифицируют долготу правильно, может вытекать из того, что они до какой-либо степени перерабатывали категории родного языка (ударность – безударность), но они все же не соответствуют категориям долготы и краткости финского языка. Вариация в реакции одного информанта может вытекать из того, что длительность услышанного звука попала в критическую зону. В ней долготу определить труднее, поскольку она не столь точна, как у носителей языка. Если критическая зона шире, чем у носителей языка, естественно, что изучающему язык придется категоризировать на ней больше информации. Кроме этого, вариация в категоризации может вытекать также из неправильной лексикализации, которая может управлять восприятием: если слушающий слышит слово с VV, которое лексикализировано у него с кратким гласным, он может не воспринимать долготу или игнорировать ее, чтобы услышанное слово совпадало с его представлением о нем, ведь всегда важнее обращать внимание на значение, чем форму.

С другой стороны, не существует доказательств того, чтобы классификация у информантов происходила на основе категорий родного языка. В принципе возможно, чтобы информанты оформляли новые категории для восприятия долготы. У большинства из информантов, все же, категории отличаются от соответствующих категорий носителя языка, то есть если системы отдельны, то процесс оформления категории еще не завершен. Возможно, что, по крайней мере, на какой то фазе развития новая система и система родного языка соревнуются [ср. Сompetition model: McWhinney 1987; Bates – McWhinney 1987]; на то, при помощи какой из них информант классифицирует долготу, могут влиять, например, знание слова или знакомство с данной ритмической структурой из родного языка, сосредоточенность на выполнение задания и мешающие этому факторы. Можно предполагать, что если информант полностью не сосредоточится, или ему мешают, он использует систему родного языка, поскольку она ему более знакома.

Литература

1. Бондарко Л.В. Фонетика современного русского языка. С-Пб: Изд-во СПбГУ, 1998.

2. Bates E., McWhinney B. The Competition, Variation and Language Learning // Mechanisms of Language Acquisition / McWhinney B. (ed.) Hillsdale, New Jersey: Lawrence Erlbaum Associates, 1987. Pp.157-193.

3. de Silva V.: Quantity and Quality as Universal and Specific Features of Sound Systems. Experimental Phonetic Research on Interaction of Russian and Finnish Sound Systems // Studia Philologica Jyväskyläensia. 48. University of Jyväskylä, Jyväskylä. 1999.

4. Flege J. The Production and Perception of Foreign Language Speech Sounds // Winitz, H. (ed.): Human Communication and Its Disorders, A Review: 1988. Norwood, New Jersey: Ablex Publishing Corporation, 1988. Pp.224-401.

5. Ioup G., Tansomboon A. The Acquisition of Tone: A Maturational Perspective // Interlanguage Phonology. The Acquisition of Second Language Sound System / Ioup G., Weinberger S. (eds.) Newbury, Cambridge, 1987. Pp.333-349.

6. Ingram D. First Language Acquisition. Method, Description, and Explanation. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.

7. Lehtonen J. Aspects of Quantity in Standard Finnish. Studia Philologica Jyväskyläensia. 6. University of Jyväskylä, Jyväskylä. 1970.

8. McWhinney B. The Competition Model // Mechanisms of Language Acquisition / McWhinney B. (ed.). Hillsdale, New Jersey: Lawrence Erlbaum Associates, 1987. Pp.249-308.

Получено 15.05.2000 Jyväskylän Yliopisto, Jyväskylä (Suomi – Финляндия)

Е.Н.Рядчикова, И.А.Скворцова (Краснодар, КубГУ)

Субъективация и психологизм цветообозначений в языке поэзии

Рассмотрена цветовая символика поэтического языка.

В ряде цветовых определений, помимо семы, обозначающей тот или иной цвет, можно обнаружить еще и скрытую авторскую модальность, пресуппозиционные, экстралингвистические сведения. При этом велика роль традиции, когда в светлых, пастельных тонах принято видеть олицетворение лёгкости, счастья, радости, романтичности, беззаботности, а в тёмных, вплоть до черного – тяжесть, печаль, грусть, тоску, угрозу, мрак, безысходность. Голубой, золотой, белый – эмблемные цвета Бога христианства. Однако голубой обладает ассоциативной семой удаленность, недостижимость, гармония, золотой – полное проявление, торжество справедливости, окончательная гармония, белый характеризуется фоновыми долями, нравственная чистота, праведность, смерть. Белый цвет символизирует внешнюю оболочку в противоположность внутренней сущности. Можно отметить двойственность слов с компонентами смысла красный (от ‘красивый, праздничный’ до ‘тревожный, кровавый’) и традиционный характер черного цвета.

В то же время нельзя не учитывать и синтактику цветообозначений, контекст. Так, например, велика разница между коннотативностью сочетаний черный фрак, черный юмор и черный день. Так же ясно, что во фразах «растений радужный наряд» (Лерм.) и «небо цвета вороненой стали» (Ахм.) поэты стремятся передать не только семы разноцветности (как у радуги) или черно-серый цвет (как у черненого металла), но и настроение, отношение к этим цветам, своё собственное или персонажа: в первом случае – радостное, веселое, во втором – мрачное, тяжелое. Подобный психологизм, очевидно, берет свое начало в дохристианском, языческом фольклоре, в стремлении одушевить, очеловечить природу, сделать ее сочувствующей героям – как это было изображено впервые в русской литературе автором Слова о полку Игореве.

Появляется вопрос: что в подобных сочетаниях ‘перевешивает’ – традиция психологического восприятия цвета или семантика определяемого предмета, явления? Думается, что в большинстве случаев цвет все-таки более весом, более традиционен, в наибольшей степени выражает мировосприятие автора. Представляется очевидным, что разное авторское отношение и разные коннотации заложены, например, в сочетаниях черная гробница и голубая гробница = море (Гум.); пламень багровый и пламень белый (Тют.). Налицо разная степень мрачности и тревожности. Однако в сочетаниях типа синие очи и синие губы, кровавая грозд» (Гум.) и кровавые бани = война (И.Сев.) более значимым оказывается уже не прилагательное, а определяемое им существительное: кровавые бани гораздо более страшны, чем кровавая гроздь.

Эти примеры можно представить в виде таблицы (С. 107).

Между тем, широко распространено мнение, что прилагательные, обозначающие цвет, передают признак абсолютивный, не зависящий от оценки говорящего: красная кровь, белый снег, голубое небо. Однако именно эти прилагательные, утратившие предметную связь и закрепившие ‘цветовые’ значения, часто совершают ‘семантические скачки’ [Брагина 1972: 77] в результате метафорических переносных употреблений, ассоциативных связей.

Вообще, в самом феномене цвета уже содержится и объективное начало (свет), и субъективное (зрение), и определенные психофизиологические факторы: известно, что в природе цвета не существует, мир цвета – это явление психическое, порождение нашего мозга. Помимо этого цветовые ощущения могут вызывать воспоминания и связанные с ними эмоции, образы, психические состояния, т.е. различные цветовые ассоциации. «Ощущения и эмоции, вызываемые каким-либо цветом, аналогичны ощущениям, связанным с предметом или явлением, постоянно окрашенным в данный цвет» [Алимпиева 1982: 184]. Цветовые прилагательные позволяют автору художественного произведения создать сложный многоплановый образ. В новых, окказиональных, свободных и несвободных сочетаниях изменение значения происходит как бы на фоне основного цветового. Оно проявляется сквозь возникающие переносные значения и словоупотребления. Цветовые прилагательные в необычном употреблении, как будто бы противоречащем логике вещей, создают поэтический образ (Брагина 1972. С.82), обращают на него внимание, подчёркивают его, выражая тем самым эмоциональное отношение говорящего к предмету речи (это всеобщее свойство эпитетов, которыми можно считать и цветовые прилагательные).