|
|
… в Идею Умственного Словаря, который был бы предназначен для рассмотрения различных модификаций единой по существу идеи в различно артикулированных языках [Вико 1940(1725), 169-171]. Так, в своих терминах, Вико выражает идею различного членения, артикуляции, дискретизации внешнего мира, природы различными народами на общей идеальной основе.
5. Harmonia Linguarum. Учение Джамбаттиста Вико можно считать переходным уже к следующей эпохе, к эпохе рационализма. Оно как бы обобщало достижения прототеоретической мысли эпохи модистов и эйдетические воззрения первых контрастивистов, лингвистов-практиков. Последние, в своих трудах по типу harmonia linguarum10 опирались на эйдетический монолингвизм идеи о происхождении всех языков из еврейского (или из библейского праязыка). Так, Теодор Библиандер в своем труде De rationi communi omnium linguarum декларировал свое намерение писать «о происхождении языков (de origine linguarum), которому еврейский является всеобщим исходом и прародителем (omnium princeps et parens)» [Bibliander 1548/1552?, 36]. Для Конрада Геснера, автора Mithridates, De differentiis linguarum, включающего параллельные переводы Oratio Dominica на ряд языков, смешение языков, linguarum confusio, или sermonis confusio, выступало как большое несчастье для рода человеческого, первоначально говорившего на одном языке [Gesner(us) 1555, 1]. Элиас Гуттер в своем труде, написанном уже не на священной латыни, а на вернакулярном, немецком языке: Öffentlich Außschreiben an allgemeine Christliche Obrigkeit derselben Lande, Städte, Kirchen, Schulen, Lehrer, Zuhörer, und alle fromme Eltern und Kindern... – посредством Dictionario Universali (а это, по сути, та же Harmonia Linguarum) ищет основания всех языков для улучшения их преподавания в церквях и школах [Hutter 1602, D4-E2]. Methodo Harmonica & Symmetrica включает в себя параллельные тексты Ветхого Завета на шести языках и Нового Завета на двенадцати языках. Еще больший кругозор показывает автор L’harmonie étymologique des langues Hébraïque, Chaldaïque, Syriaque, Grècque, Latine, Françoise, Italienne, Espagnole, Allemande, Flamande, Angloise, etc., Этьенн Гишар. Опираясь на идею о предшествовании еврейского всем другим языкам, он утверждает, что язык и речь являются «наиболее древним из имеющихся в нашем распоряжении памятников и творений человеческого разума»11 [Guichard (Gvichard) 1606, II-III]. Аналогичные вышеупомянутым harmonia linguarum, с сопутствующими историческими и генеалогическими классификациями, составляли Жюль Сезар (Юлий Цезарь) Скалигер (1481-1558), его сын Жозеф Жюст (Йозеф Юстус) Скалигер (1540-1609), в труде под названием Diatriba de Europaeorum linguis. Широко известна также грамматика Франсиско Санчеса Minerva seu de causis linguae Latinae (1587) и другие. Многие наблюдения за ‘новыми’ языками (санскрит, японский, индейские) привозились непрофессиональными исследователями-путешественниками, как, например, итальянский купец Филиппо Сассетти, опубликовавший работу О санскрите (80-е гг. XVI в.). Эти наблюдатели сопровождали сообщаемые сведения собственными аналогиями и эйдетическими выводами. Таким образом, к концу XVI века в результате расширения круга языков, попадающих в поле зрения европейских исследователей, накопилось достаточное количество эмпирического материала и эйдетических обобщений для смены парадигмы. Сменяется и общефилософская парадигма. Как писал А.Мейе, грамматика в каждом веке соответствует философии этого столетия (chaque siècle a la grammaire de sa philosophie). И действительно, в эпоху так называемого рационализма появляются первые философские грамматики, направленные не только на школьные нужды, но и на выводы о «психическом складе и нравах народов» [Бэкон 1977(1623), 319], и использующие материал из разных языков для того, чтобы показать «специфические достоинства и недостатки каждого» [Там же]. Полилингвистический подход расширял свою эмпирическую и теоретическую базу. 6. Port Royal и универсальная грамматика. Попытка «при формулировке важнейших принципов, лежащих в основе человеческого языка вообще, опереться не на одни только законы логики и не только на категории одного единственного классического языка (латыни), но и на известное сопоставление и обобщение материала нескольких языков» [Маслов 1991, 5-8], свидетельствовала о сдвиге к противоположным полюсам во взгляде на язык и языки. Наблюдался отход от монолингвизма в эйдетических взглядах, обращалось внимание на многообразие языков в эмпирической лингвистике. Классической работой, характеризующей наиболее полно эту смену парадигмы в подходе к универсальному в языках, является грамматика Антуана Арно (1612-1694) и Клода Лансло (1615-1695), подготовленная ими в аббатстве Пор-Руаяль под Парижем, изданная в 1660 году, переиздававшаяся в 1664 и 1676 годах с дополнениями: Grammaire Générale et Raisonnée contenant les fondements de l’art de parler, expliquez d’une manière claire et naturelle. Les raisons de ce qui est commun à toutes les langues, et des principales différences qui s’y rencontrent [Lancelot–Arnauld 1660]. Предисловие, написанное грамматистом Клодом Лансло, свидетельствует о том, что научному осмыслению фактов в книге предшествовало эйдетическое их восприятие в донаучных обобщениях: «вставшие передо мной задачи (l’engagement où je me suis trouvé) работы над грамматиками разнообразных языков часто приводили меня к необходимости поиска причин многих вещей, которые либо общи (communes) всем языкам, либо специфичны (particulières) для некоторых» [Lancelot–Arnauld 1660, Aij]. Объединение усилий логика и лингвиста дало возможность открыть новое научное направление и, по сути, написать первое в прямом смысле научное сопоставление языков, противопоставляющее общие и партикулярные (универсальные и идиоэтнические) свойства языков. Собственно универсальной грамматикой грамматику Арно и Лансло, как и большинство современных и более поздних работ, назвать нельзя. Скорее ее следует рассматривать, как характерологию (в смысле В.Матезиуса) французского языка на фоне параллелей с логической структурой и некоторыми другими языками. Разумеется, грамматика Арно–Лансло была ‘детищем своего времени’ и сохранила многое в своей методологии от предшественников. Как и в средние века, авторы в первую очередь говорят о трех священных языках: латинском, греческом, древнееврейском. Но уже в таблице ‘букв’ латынь классическая фигурирует наряду с вульгарной и в параллели с рядом романских языков. Сам же текст грамматики Арно и Лансло представляет собой характерологию одного (французского) языка, хотя в основном и без монолингвистической ограниченности во взглядах. В то же время, авторы опираются и на универсальные закономерности с параллелями из нескольких языков. Универсальным для Арно и Лансло, как и для большинства авторов-предшественников, являются в первую очередь логические закономерности. В то же время, отходя от монолингвизма (как латинского, так и вернакулярного), авторы из Пор-Рояля стараются оценивать средства французского языка как равноправные с другими. Так, они вступают в спор с Юлием Цезарем Скалигером по поводу нужности и полезности артикля (имеется в виду работа Скалигера De causis linguae Latinae, 1540) в артиклевых языках. Оценивая параллельно греческий и французский артикли, они избегают искушения высказаться по поводу большего или меньшего совершенства того, либо другого, либо даже безартиклевого латинского языка. Хотя уже в предшествующий период, еще в IX веке, сформировалось мнение о том, что язык либо изобретается грамматиками (Thurot 1868, 70), либо, как это иногда считалось и в эпоху написания грамматики Арно и Лансло, и чуть позже, соответствует ‘климатическим условиям жизни народа’ [Кондильяк 1980(1746), 260-263]. Все же ряд исследователей приходил к выводу, отдаляясь при этом от монолингвистической ограниченности, что «то, что в языке называют естественным, непременно меняется в соответствии с духом языков и варьирует в одних из них более широко, чем в других», и ошибочно считать «более естественным порядок, ставший лишь привычкой, усвоить которую заставляет нас характер нашего языка» [Кондильяк 1980(1746), 248-249]. Этьенн Бонно де Кондильяк (1714-1780), автор оригинальных работ, выдвинувший ряд идей, созвучных современной семиотике, теории систем, теории происхождения языка, универсальной грамматике и характерологии, во многом спорил с течением, обычно связываемым с грамматикой Арно и Лансло (имеется в виду картезианство: Рене Декарт, Пьер Мальбранш и др.). Но в некоторых позициях он сближается с Арно и Лансло. «Если мы сравним французский язык с латинским, то мы найдем преимущества и неудобства и в том, и в другом», пишет Кондильяк и делает следующий вывод: «преимущества этих двух языков столь различны, что вряд ли их можно сравнивать» [Там же, 252-253]. Основной функцией языка Кондильяк признает анализ, разложение, дискретизацию опыта и дальнейшее комбинирование дискретных знаков для управления элементами мысли [Condillac 1798 36, 67]. Сказанное Кондильяком о языках в еще большей степени приложимо к научным концепциям языка: Кондильяк предлагает представить себе два идеальных, полярных языка, расположенных на противоположных концах континуума совершенства. Далее он пишет: «Между этими двумя крайностями мы могли бы представить себе все возможные языки, видеть, как они принимают различный характер, соответствующий той крайности, к которой они приближались бы... Самый совершенный язык занимал бы среднее положение, и народ, который говорил бы на нем, был бы народом великих людей» [Кондильяк 1980, 269]. Признание своеобразия каждого языка приближает Кондильяка к релятивистской концепции языка как картины мира или даже отдельного мира. Понятие картины мира формируется как раз в этот период и появляется впервые у Спинозы в Compendium Grammaticæ linguae hebræe (1677) [Степанов 1985, 103-105]. Идеи грамматики Арно и Лансло были восприняты многими последователями, и в XVIII веке во всех работах можно обнаружить их отголоски, равно как и отражение взглядов модистов. Общими идеями этих грамматик были следующие: для практических потребностей овладения грамматикой как искусством и для изучения языков необходимы теоретические знания о фундаментальных свойствах языков. Эти фундаментальные свойства естественны (naturelles, nécessaires) и рациональны (raisonnés, logiques). Повторяя идею модистов о божественно-закономерной универсальности языка в противовес поверхностным различиям, на практике исследователи XVIII века больше внимания уделяют не только грамматике, как science, но и второй ее стороне, второму типу грамматики – как art, и именно с этой стороны идет осознание потребности в самой science. Н.Бозе (1717-1789), автор Grammaire générale, ou exposition raisonnée des éléments nécessaires du langage, pour servir de fondement à l’étude de toutes les langues (1767), в качестве основного предназначения языка считавший передачу “образа мысли” (l’image de la pensée), неделимого единства (indivisible) посредством дискретных элементов (un tout sensible, successif et divisible), признает дискретность и линейность в качестве универсальных и фундаментальных черт всех языков [Beauzée 1767, VI-VII]. Хотя его грамматика и продолжает оставаться моноязычной характерологией на фоне других языков, он выдвигает ряд наблюдений за общелогической и лингвистической природой языка и особенностями характера языка французского. Разбирая элементы речи (l’Oraison), Бозе противопоставляет ее языковой (речевой) способности (la faculté de la parole), реализацией которой первая и является, приводя к проявлению мысли (la pensée) [Beauzée 1767, 232-233]. Он фактически признает содержательные универсалии, указывая на разные способы выражения одной смысловой универсалии в разнохарактерных языках. Например, французскому артиклю в латыни соответствует выражение определенности/неопределенности (la propriété de fixer déterminement l’attention de l’esprit sur les individus) через общие обстоятельства речи (les circonstances générales du discours). Сравнивая французский препозитивный артикль с постпозитивным в баскском и шведском, Бозе подчеркивает их типологическую близость, споря с другими грамматиками, которые рассматривают их по-разному [Там же, 313-314]. В исследовании конкретного материала Н.Бозе следует принципам логического исчисления, что не удивительно, ведь для исследователя того периода основой любого языка является логическая универсальная грамматика. После первичного исчисления способов расчленения времен (Бозе выделяет три типа division des temps), автор переходит к анализу языкового, а именно, французского и латинского материала [427-446], давая далее аналогии из итальянского и испанского языков [464-478]. Принимая время (темпоральность) как содержательную универсалию, Бозе выделяет типы в рамках этой универсалии и прослеживает функционирование этих типов в обоих языках. В этом подходе уже в основных чертах видится то, что впоследствии Э.Косериу назовет ономасиологическим подходом: от подлежащего выражению содержания – к средствам выражения. Наблюдаемые Бозе различия приводят его к весьма современной мысли как для сопоставительной грамматики, так и для теории перевода: отсутствие той или иной формы не значит, что язык лишен способов передачи данной ‘точки зрения’ (в цитируемом случае – на глагольное действие), возможны контекстуальные дополнения (например, наречие для глагола), перифразы и т.п., то есть, смысл перераспределяется между разноуровневыми средствами другого языка (ср. идею грамматического интеграла: [Kashkin 1998, 107-108]). Близки к идеям Пор-Рояля и Бозе также и работы М.Кур де Жебелена, автора Histoire naturelle de la parole ou Précis de l’Origine du langage et de la Grammaire Universelle (1776). Рассматривая все языки как dialectes d’une seule (langue)12, де Жебелен противопоставляет грамматическим правилам, одинаковым для всех народов, le génie particulier13 каждого из них, т.е. универсальную грамматику – грамматике частной (particulière), при этом признавая первичность (генетическую, через язык-мать14, и логическую, фундаментальную) универсальной грамматики. Сопоставляя временные глагольные формы греческого, латинского, французского и древнееврейского, Кур де Жебелен отмечает принципиальное равноправие разных форм разных языков, признавая их полифункциональность [de Gebelin 1776, 33-37, 140-142, 301]. Цитируют все три вышеупомянутые грамматики, причем как les meilleurs écrits, чуть позже (1803) Антуан Изаак Сильвестр де Саси (1758-1838) в своих Principes de Grammaire générale; и другой автор, Шарль Пьер Жиро дю Вивье (1765-1832) в своей работе Grammaire des Grammaires ou analyse raisonnée des meilleurs traités sur la langue françoise (1819) [Girault du Vivier 1819, VIII-IX]. Для последнего, как и для остальных, универсальная грамматика подходит под понятие science, в противовес art, чьи основы имеют гипотетическую истинность (vérité hypothétique), завися от свободных и меняющихся условностей (conventions libres et variables). А уже через несколько лет (1824), для Шарля Антуана Ле Франсуа де Отвена (de Hautevesne), грамматика полностью переходит из разряда искусств в разряд наук, будучи знанием «термов и способов их сочетания (termes et la manière de les assembler) в соответствии с теми соотношениями (rapports), которые имеются между идеями». Большинство универсальных грамматик XVII-XVIII века были французскими. В Англии созданы были две грамматики, цитируемые современными авторами как близкие к идее универсальности: грамматика Дж.Уоллиса и грамматика Дж.Хэрриса. Grammatica Linguae Anglicanae Дж.Уоллиса, неоднократно переиздававшаяся между 1653 и 1765 годами, ныне менее известна. Помимо отдельных ‘контрастивистских’ наблюдений и общих ссылок на предшественников-универсалистов в плане общелингвистической и общефилософской концепции [Wallis 1765(1653), XXVI-XXVIII], в ней не так много релевантных для современного исследователя идей. 7 Концепция континуума в Гермесе Хэрриса. Особое место в лингвистике после Арно и Лансло занимает работа Джеймса Хэрриса, лорда Малмсбери (1709-1780) Hermes, or a philosophical inquiry concerning Universal Grammar (1751), где впервые, помимо рациональной основы языка (reason), упомянута и социальная его основа (social affection) [Harris 1771, 1]. Отходит Хэррис от чисто рационалистических принципов и в признании приоритета (для исследования языка) не столько разума, сколько восприятия (human perception) [Там же, 12], противопоставляя эйдетическое знание совокупного человека, отраженное в языке, и теоретическое знание причин природных явлений: «Природа начинает с причин, а от них спускается к следствиям (descends to Effects). Человеческое восприятие первоначально направляется на следствия (opens upon Effects), от которых – постепенными шагами (by flow degrees) – восходит к причинам (ascends to Causes)» [Там же, 9]. Последовательностью, изоморфной, созвучной (consonant) человеческому восприятию, признается собственно лингвистическое базовое понятие – период или предложение [12]. От этой, эйдетически ясной всем единицы, Хэррис идет к значению, затем – к единицам речи. Как и Бозе, он исчисляет теоретически возможные способы выражения универсальных понятий, например, разрезания неустойчивого континуума (transient continuity15) темпоральности на подтипы [101-121]. при этом он осознает, что не все клетки данного исчисления должны быть заполнены в каждом языке [122]. Среди конкретноязыковых средств выражения соответствующих клеток матрицы исчисления универсальных типов он признает также и нулевые (например, отсутствие артикля в греческом языке – Хэррис называет это явление отрицанием артикля, negation [217]; аналогичное название получает и отсутствие артикля во множественном числе в английском языке [218]). Демонстрирует Хэррис и весьма частные случаи несовпадения сфер функционирования параллельных друг другу явлений в разных языках, например, контраст нулевого артикля в английском и определенного – в греческом языке [230]. Хэррис признает и грамматическую синонимию в пределах одного языка, считая некоторые местоименные артикли (this-that; all-some; any, other, no, none) гораздо более собственно артиклями (much more properly articles) – именно поэтому они должны рассматриваться в универсальной грамматике [233-234]. Подход Хэрриса также может быть назван ономасиологическим: рассматриваются способы выражения одного и того же универсального грамматического понятия разными – и разноуровневыми – средствами. Поскольку группы таких средств различны в различных языках, которые сами по себе являются группой, или гипер-группой, средств выражения идей, то каждый язык является особой картиной мира – a Kind of Picture of the Universe [330], состоящей из универсальных, общих идей (general ideas) и идиоэтнических, особых идей (peculiar ideas), которые и представляют собой гений языка (the genius of the Language). Книга Хэрриса по многим аспектам выпадает из общей парадигмы XVIII века и заглядывает, как по своим принципам, так и по конкретной интерпретации фактов, в XIX и даже в XX век. 8. Концепция универсального языка Лейбница и универсальные трансцендентальные категории у Канта. Связь всеобщей логики и всеобщего языка была одной из кардинальных проблем в работах Лейбница. Лейбниц ищет первоэлементы, первоосновы сложных идей, семантические примитивы [Cassirer 1923, I, 69-72]. В lingua Adamica, универсальном общечеловеческом языке в концепции Лейбница, каждой отдельной, примитивной, целостной (einfache) идее соответствует один знак, сложные понятия образуются из комбинации таких знаков. Лейбниц пытается таким образом соединить понятия дискретного единства, т.е. слова, как свидетельства единства рассудка, с одной стороны, и континуальной сложности и разложимости как языка, так и ментального пространства. Повторяя идею А.Мейе о том, что chaque siècle a la grammaire de sa philosophie, С.С.Аверинцев выделяет три крупных этапа в развитии филологии в связи с философскими течениями: в эллинистическом мире – после Аристотеля, в Европе XVII века – после Рене Декарта, в Германии XIX века – после Иммануила Канта [ЛЭС 1990, 544-545]. По мнению Ю.С.Степанова, Иммануил Кант (1724-1804) завершает предшествующий и начинает новый этап в философии языка, что связано с двумя идеями: идеей связи между функциями мышления (категориями) и формами суждений, а следовательно, и языка; и идеей релятивизации понятия ‘возможного мира’, что связано с новыми взглядами на модальность в языке [Степанов 1985, 119-122]. Косвенным образом оказало влияние на лингвистику, как и на многие другие научные дисциплины, и понимание Кантом системности, в противовес понятию агрегата. Кант сравнивает поиск трансцендентных понятий в обыкновенном сознании (категорий, которые не основываются ни на каком собственном опыте, но при этом находятся во всяком опытном познании, как форма его связи) с собиранием элементов грамматики [Кант 1993(1783), 110-111]. В таком подходе уже намечается понимание принципиальной неявности, закрытости, трансцендентности грамматической структуры языка для его пользователя, в отличие от монолингвистического субъективизма некоторых его предшественников и даже современных исследователей, преувеличивающих степень сознательности субъекта-пользователя в определении и восприятии структуры собственного языка. Бóльшая часть этой структуры скрыта от эйдетического познания или ‘спекулятивного рассудка’, по Канту, как подводная часть айсберга, как химизм пищеварительных процессов; как холст с изображением очага скрывал настоящий очаг в известной сказке [Степанов 1985, 124]. В то же время, полная релятивизация в понимании отношения к языку, сознанию и окружающему миру сформировалась в лингвофилософии только к началу XX века, что связано с феноменологией Эдмунда Гуссерля (1859-1938). Гуссерль оценивает вклад Канта как попытку вновь найти «субъективные предпосылки и условия возможности (существования) объективно испытываемого и познаваемого мира» [Husserl 1970, 112]. Ему (и Гумбольдту) следует и Эрнст Кассирер (1874-1945), считающий, что отношение человека к миру – это не отношение копииста к модели, но отношение конструктора к конструируемому [Цит. по Pariente 1969, 32]. Отход же от субъективного, эйдетического – к противоположному полюсу, во многом предопределяет ‘кризис науки’ XIX-XX веков. По определению того же Гуссерля, ‘кризис науки’ – это потеря ею своей значимости для жизни [Гуссерль 1970, 5]. Восстановление значимости субъективного, эйдетического полюса возвращало науке уважение к человеку как субъекту познания (и субъекту языковой деятельности), в противовес как атомизму и механицизму рационалистической философии, так и однозначной божественной объективности и предопределенности схоластики. Современный бельгийский исследователь Коэн Деприк пишет: «Наш язык рефлексивен, но он принадлежит к рефлексивному, в своей основе, миру (fundamentally reflexive world)». Онтология, по его мнению, только тогда хороша, когда она является эпистемологически доступной; онтология – здесь он проводит аналогию с квантовой физикой – должна содержать своего собственного эпистемического агента (epistemic agent), своего собственного наблюдателя [DePryck 1993, 3-13]. (продолжение в следующем выпуске)
Литература
|