…ию большого количества слов», то есть, к накопительной памяти. Накопительная память является вариантом пропозиционального знания и, хотя изучение языка совершенно не может быть сведено к расширению индивидуального словаря, большинство наивных пользователей считают так: «Чем больше ты знаешь слов, тем лучше ты знаешь язык» и т. п. Язык для наивного пользователя равен словарю: «Язык – это набор слов».

Наличие такой благодатной почвы в обыденном метаязыковом сознании позволяет продвигать на рынок якобы «инновационные» методы изучения, декларирующие быстрое освоение словаря. Реклама таких курсов содержит в качестве приманки либо научно-популярные сведения о новом методе, либо чаще какой-нибудь околонаучный бред (25-й кадр, subliminal message, NLP, видимо, вскоре появятся и нанотехнологии в изучении иностранного языка). Вот пример из спам-рассылки: «Подарите себе и своим близким знание английского языка! Как? Легко и быстро! Вам поможет эффект 25-го кадра. Больше никакой зубрёжки! Язык запомнится сам, без усилий с Вашей стороны! Чудо случится благодаря специальной компьютерной программе. Её уникальность в том, что программа преподносит лексику на высокой частоте, используя эффект 25-го кадра. А Вам остаётся просто смотреть на экран! В течение 1-2 месяцев Вы запомните более 10 000 слов! А это примерно столько, сколько и содержит тот самый Ваш словарь, который Вы всегда мечтали выучить. <…> Доставка по России и Москве бесплатная».

Ключевые моменты рекламного текста: лёгкость, отсутствие усилий со стороны клиента; обещание чуда ex machina, наивная вера в компьютеры; и – собственно уникальное торговое предложение: знание лексики, словаря в большом количестве и за приемлемую плату, – всё это ориентировано на наивного пользователя, который «мечтает выучить словарь», у которого уже сформировано представление о языке исключительно как о наборе слов. Если подытожить многочисленные беседы с желающими поступить на языковые курсы или с отставшими в своей жизни от «языкового поезда» современной цивилизации, то в своём желании нагнать уходящий поезд они готовы «учить много слов» «под гипнозом», то есть, «без больших усилий», чтобы знать, как правило, «американский язык» «в совершенстве», но «без грамматики».

Метакогнитивные исследования в сфере перевода также опираются не только и не столько на общественно признанные мнения переводчиков-профессионалов и их «правильные» переводы, но и на изучение представлений начинающих переводчиков и не-переводчиков, а также «девиации», «ошибки», «ляпы», поскольку именно в них можно проследить динамику развития индивидуального сознания от наивных к «научно одобренным» личным конструктам перевода и переводческой деятельности. В личном осознании переводческой деятельности формируются ответы на вопросы: «Что такое перевод?» и «Как переводить?».

На основе базовой реифицирующей метафоры формируется и основной принцип наивной технологии перевода – линейный, пословный перевод: слова-вещи исходного языка просто заменяются словами-вещами языка целевого. Можно утверждать, что так переводят (иногда даже до конца не осознавая этого) большинство наивных пользователей, многие начинающие переводчики и даже иногда профессионалы в состоянии усталости, временнóго прессинга, или под воздействием внешних факторов (например, «текст «подаётся» не целиком, а переводить уже надо»). Вот как отражается стратегия линейного перевода в анкетах наивных пользователей (преимущественно, студентов-нелингвистов): «Прежде, чем перевести текст, я выписываю все слова из словаря»; «Сначала я должен перевести слова, а затем понять предложение», «Я выписал все слова, а перевод не получается!» и т. п.

Поэлементное приравнивание слов переносится даже на уровень «букв» (см. Раздел 3.5, с. 311) – наивный пользователь, как известно, не различает звук и букву. Побуквенная словесная арифметика встречалась издавна, достаточно вспомнить текст знаменитого платоновского «Кратила». Буквы для Кратила, кроме того, отображали определённые физические свойства (жидкое, твердое, мягкое и др.), что влияло и на смысл слова. Слова, составленные из таких букв, должны были соответствовать природе вещей, а язык, состоящий из таких слов, должен был соответствовать самому совершенному состоянию языка.

Многочисленные примеры пословного перевода встречаются на каждом шагу, особенно, в сфере отечественной торговли и бизнеса. Отсутствие сформированного представления о качественном переводе и нежелание платить профессионалу заставляет представителей бизнеса обращаться к дилетантам, либо даже переводить самим. Из реплики бухгалтера: «Что же он сам не мог сесть, взять словарь и перевести [юридические документы по международному процессу]; столько денег платить надо какой-то переводчице! [сумма была более чем скромной]». От жадности и непросвещённости и появляются такие уроды перевода, как paper toilet (досл. «бумажный туалет») – надпись на упаковке туалетной бумаги; или «Happy! С праздником!» – на полиэтиленовом подарочном пакетике. В последнем случае «переводчик» осуществил пословное приравнивание известной даже ему из начальной школы фразы «Happy New Year! – С праздником Нового года!» и желаемого «С праздником!», а затем произвел простое «вычитание» слов.

Желание выписывать слова из словаря поддерживается и верой в авторитетность подобного источника. Наивный пользователь забывает о том, что словари составляются людьми, пусть даже и очень компетентными, и не различает словарь в языковом сознании личности и словарь на полке. Контекстуальные оттенки семантики при этом не принимаются во внимание, «ведь в словаре же написано». Так, автор заметки о бывшем госсекретаре США на сайте новостей BBC ухитрился сморозить явную глупость: «Имя ‘Кондолиза’, кстати говоря, образовано от итальянского названия музыкального темпа ‘con dolcezza’, что дословно переводится ‘со сладостью’» (на самом деле в музыке это «с нежностью», «с мягкостью», хотя в словаре, разумеется, первым даётся значение «сладость»). Автору могло помешать и «популярное» знание итальянского, ограниченное пиццей, мафией и дольче-витой.

Впрочем, нельзя сказать, что из двух противоположных принципов: verbum e verbo и sensum de sensu, как их сформулировали ещё Цицерон и, позднее, праотец всех переводчиков св. Иероним, первый принцип является наивным, а второй – научным. Как признают многие исследователи, эти принципы до конца не исключая друг друга, отражают две диалектические стороны переводческой деятельности: выразить содержание и в какой-то степени и в каких-то случаях сохранить – или передать, или воспроизвести – значащую и значимую форму (в особенности, когда форма становится содержанием. Примеры в последнем случае весьма разнообразны: это и поэзия, и современные мультимедийные тексты, в которых «the medium is the message» (форма, средство и является содержанием), в соответствии с прорицанием М. Мак-Люэна. Кстати, и наивное представление о языке вовсе не односторонне, оно скорее характеризуется соединением противоположностей, в чем-то воспроизводящим, вероятно, естественную, «природную» диалектику отношений (Улыбина 2001: 75-76).

1. 5.   Между Востоком и Западом: итоги и перспективы

Изучение метакогнитивного аспекта языковой деятельности развивалось параллельно в нашей стране и за рубежом. Эта параллельность проявлялась в том, что в западноевропейской и американской науке возник и развивался интерес к повседневной философии и обыденному познанию, с одной стороны, а также к представлениям о языке и обучении у студентов и школьников, с другой. В российском языкознании, в массовом порядке воспринявшем и развивавшем идеи концептоведения, изучались представления о языке, отраженные, по преимуществу, в прецедентных текстах (фольклор, пословицы и поговорки, художественная литература и т. п.). Из западных работ упомянем наиболее фундаментальную «Энциклопедию языка и образования», отдельный том которой посвящен знаниям о языке (Encyclopedia 1997). Среди российских работ выделяется коллективный труд «Язык о языке» под редакцией Н. Д. Арутюновой (Язык 2000). Вторая публикация полностью посвящена «продукту», то есть, различным текстам о языке, концептам «слово», «язык» и т. п. Первая же обращается непосредственно к «производителю» этого продукта, обсуждая результаты наблюдения и анкетирования в общефилософском и общетеоретическом обрамлении.

В этих публикациях отразились как общие тенденции в отечественной и западной науке о языке за последние два-три десятилетия, их взаимная односторонность, так и – в какой-то мере – взаимная дополнительность. Нельзя сказать, что в отечественных исследованиях метаязыковой деятельности не имелось экспериментальных работ. Можно упомянуть публикации, частично либо полностью основанные на экспериментальном материале (Голев 1999; Кашкин 2002; Дебренн 2006). В то же время, основная часть отечественных работ исследует концепты «язык», «слово» (базовое понятие бытовой философии языка) и т. п. (Язык 2000; Полиниченко 2004) на материале различного рода текстов.

Значительным событием в отечественных исследованиях метаязыкового сознания стала первая крупная конференция по данной проблематике и публикация её материалов (Обыденное 2008). Были определены современное состояние и проблемные сферы металингвистики, перспективы и направления её развития. Не снижается и интерес к метаязыковой проблематике и за рубежом: целый ряд секций и симпозиумов последнего конгресса по прикладной лингвистике был посвящён субъективному опыту в языке, личным стратегиям обучения, метафоризации языка и обучения, «народной лингвистике» (folk beliefs) и т. п. (AILA 2008, 2008). Примечательно, что для объяснения и обоснования метаязыковых воззрений наивных пользователей западные лингвисты часто обращаются к концепциям Л. С. Выготского и М. М. Бахтина.

Есть основания полагать, что взаимодействие двух подходов к изучению представлений пользователей о языке позволит прийти к более широкому и глубокому охвату проблематики метаязыкового сознания. Методологически тщательно продуманная процедура экспериментального исследования, рационализм наблюдения, с одной стороны, и глубина проникновения в психику индивида и народа, широкие философские обобщения, с другой, дают более целостную картину жизни языка и жизни в языке.

Параллели с другими областями человеческого познания позволяют выдвигать предположения о наличии неких эпистемологических констант, свойственных познавательной деятельности в целом. Среди базовых эпистемологических констант следует, в первую очередь, выделить две. Во-первых, любое знание в любой сфере опосредуется языком; знание, фактически, и представлено языком, являющимся универсальным средством классификации элементов нашего опыта в мире. Классификация сопряжена со сравнением, поэтому язык человеческого знания метафоричен. Во-вторых, любое человеческое знание не имеет собственной, внечеловеческой ценности, любое познание в конечном итоге предназначено для удовлетворения некоторых человеческих желаний. Поэтому знание тесно сопряжено с эмоциями и, в каком-то смысле, подчинено им. Для человека emotio идёт впереди ratio, и хотя официальная наука стыдливо прячет голову в песок от признания этого, индивидуальное знание всегда имеет оценочный компонент, человеческая эпистемология аксиологична. Язык и всё, что с ним связано, также всегда оценивается «простыми людьми»: «Ordinary people (i. e. non-linguists) <…> have been accustomed from time immemorial to make value judgments about language. Words have even been considered to have magical properties or have been subject to taboo» (Milroy & Milroy 1985: 12) «Простые люди (то есть, нелингвисты)… издавна привыкли выносить оценочные суждения о языке. Считалось даже, что у слов имеются магические свойства, слова, бывало, также подвергались табуированию».

Выделяемые эпистемологические константы соотносимы с мифологемами повседневной философии языка. В первую очередь, это мифологема вещности слова и эпистемологическая константа простоты и «порционности» знания. Знание должно состоять из простых отдельных элементов (simplistic notions of the structure of knowledge), кирпичиков, как и язык из слов (Schommer-Aikins 2004: 22; Mori 1999).

Следующей эпистемологической константой следует назвать постоянную борьбу между двумя принципами, получившими в биологии и педагогике название nature vs. nurture, в языкознании известными под греческими именами φύσει vs. θέσει, в какой-то мере отражающими противопоставление субъекта и объекта. Логическое противопоставление этих принципов в природе реального языкового взаимодействия чаще всего соответствует их взаимной дополнительности. Наивная философия языка отражает эту противоречивость, высказывая иногда прямо противоположные мысли. Довольно часто противоположность отражает разные этапы развития метакогниции языковой личности, разную степень развития более или менее «научных» понятий, при одновременном сохранении или модифицировании понятий бытовых.

Вычленение дискретных единиц знания, простейших элементов приводит и к проведению границ как между ними, так и между группами этих единиц, в нашем случае это языки. Проведение границ является ещё одной эпистемологической константой, опирающейся на эгоцентричную аксиологию. Язык внутри границы, собственный язык имеет природное происхождение, естественен и понятен, правилен и точен, языку с другой стороны если и не отказывают в естественном происхождении, то считают это происхождение результатом природной девиации, внутрителесным катаклизмом (у иностранца «язык вырос во рту в обратную сторону»).

Эпистемологической константой можно признать и соотношение знания и веры, субъективного представления, в чём опять же отражается субъект-объектное противопоставление. Знание считается объективным или объективированным, общество вырабатывает способы верификации знания, связанные, как правило, с практической проверкой. Вера и представление субъективны, поэтому общественное представление о познании стимулирует развитие «объективных» знаний. В то же время, в реальной практической деятельности индивид никогда не пользуется знанием в его общественно признаваемой, выводной, логической форме, оставляя это процессу официального обучения и экзаменования. То, чем руководствуется индивид в практической деятельности (будь то наивный пользователь или профессионал) – это личные конструкты (Келли 2000), представления о способе общения с объектом, то есть, фактически, схемы, способы его поведения. В определённом смысле это и есть «молчаливое знание». Никто не вспоминает правила грамматики при составлении собственного высказывания, а действует в соответствии с собственными представлениями, практической верой, fixed belief, по выражению Ч. С. Пирса, с тем, что не требует проверки. Сформированное представление, как уже говорилось выше, удовлетворяет нас вне зависимости от его истинности или ложности: «as soon as a firm belief is reached we are entirely satisfied, whether the belief be true or false» (Peirce 1878: 9).

Целостная картина языка, скорее всего, может получиться лишь при соединении усилий «официальной лингвистики» и лингвистики пользователя. Для первой изучение взглядов пользователей языка позволит найти как собственное оправдание, так и более реалистичное объяснение истоков и процессов языковой деятельности. Для второй же приобщение к научным взглядам позволит оптимизировать собственное поведение индивида (в коммуникации, в изучении языков, в контактах с представителями других народов и культур и т. п.), сделать собственное языковое поведение более экологичным.